– Жаклин, ну ты серьезно? Ну подумаешь, песня. Кому она вообще сдалась? И кто во все эти совпадения верит?

– Я верю, и наверняка это Вселенная хочет нас уберечь. Как ты там говорил? Пять лет тюрьмы? Нет уж, спасибо. Я передумала.

– Эй, ты не имеешь права передумать! – возмущенно воскликнул он.

И вместе с певцом я произнесла – медленно, одними губами:

– Да пошел ты!

Вот уже десять лет примерно раз в шесть-восемь месяцев мне снился один и тот же сон. Как будто я снова стою на пороге собственного дома и не могу сделать и шагу. Хочу бежать, но ноги словно приросли к полу. Так всегда бывает в кошмарах. Не закричишь, не пошевелишься. Остается просто смотреть.

Вот та же комната, оклеенная желтыми обоями в мелкий цветочек, посеревшими по краям и слегка ободранными, старый комод, диван, продавленный кое-где, а на стене карта мира с небрежно вырванным куском на том месте, где была когда-то Южная Америка.

– Чтобы не думала, будто тебе есть куда бежать, – смеясь, как полоумный, когда-то произнес Норман, мой отчим, воткнул в стену лежащий на столе нож и полоснул по атласу мира, прочертив впадину между Айовой и Рио. Я симметрично ударила воображаемым ножом ему по горлу. Мне было девять.

Норман был моим вторым по счету отчимом. Первого я почти не помнила. Биологический же отец даже именем и фамилией в моей жизни не отметился. Я – результат случайного секса в туалетной кабинке захолустного бара. Думаю, мой настоящий отец так и пребывает в неведении, что где-то там живет его девятнадцатилетняя дочь. И что ее воспитывал какой-то парень по имени Норман.

Все, чем он занимался, – ходил по домам, впаривая людям никому не нужные соковыжималки. А в оставшееся время напивался до такой степени, что стены в тонком, словно картонном, домике тряслись, так и норовя разойтись по швам, словно дряхлая одежка, которую нещадно тянут в разные стороны.

Я его боялась. Мать, наверное, тоже. По крайней мере, когда я предложила ей от него уйти, она посмотрела на меня своим «что ты можешь понимать» взглядом, и больше на эту тему мы не разговаривали. Но куда сильнее был стыд. За такую семью, за мать и за Нормана, который был откровенным придурком. Знаете, это тот случай, когда лежишь полночи, глядя в потолок, и невольно мечтаешь: вот бы человек, трахающий твою мать за стенкой, умер. Женщины вроде моей матери не знают, какие кошмары мучают их дочерей по ночам. Но мы об этом молчим. Это невидимая война, которую мы, дети таких матерей, ведем в одиночку.

Спустя два года бесполезной возни с работой он окончательно захирел, растолстел, стал ленивым, неповоротливым и неопасным. И когда я почти выдохнула, в нашей жизни появился второй Норман. И хотя у него было другое имя, это слово для меня превратилось в нарицательное.

Каким был этот? Не плохим и не хорошим. Я его почти не запомнила. Он просуществовал с нами недолго. Потом был третий. Тоже мельком. Вроде неплохой мужик. Он был безобидным и редко ночевал в нашем доме, так что воспоминания о нем у меня смазались. А вот потом появился Норман-четвертый, и его имя я, даже если захочу, не сотру из памяти. Озабоченного ублюдка звали Лесли. Мне в то время исполнилось тринадцать.

Я много раз думала, почему моя мать вечно выбирает таких мужиков. Однажды даже напрямую спросила. Мама ответила: «Вырастешь – поймешь», вот только мне уже девятнадцать, но я так и не поняла, в чем же была причина.

У нас с ней вообще были странные отношения. В один день она любила меня, как будто специально повторяя, как ей повезло, что у нее есть дочь, и как сложно ей пришлось бы, останься она в одиночестве. В другой – словно стеснялась меня и старалась избегать. Ее раздражали мои торчащие копной непрочесываемые волосы, загар «с плантации» и характер «наверняка от отца, ведь никто из нашей семьи таким не был». Каким «таким», я и сама не знала. Где-то даже сохранилось фото, на котором изображена вся она, наша семья: словно после католической мессы, женщины в тонких платьях до колен, с рукавами-фонариками, волосы у них убраны, виски у мужчин аккуратно подстрижены, а в центре всего этого я – с разбитыми в кровь коленками и прической-одуванчик размером со школьный глобус.