— Продолжай, — только и могу выдавить, безрезультатно сглатывая тошнотворный ком.

Мне в каком-то роде повезло не испытывать все прелести токсикоза, но сейчас повышенное слюноотделение и горечь во рту напоминают о беременности. А ещё живот скручивает запоздалый страх от осознания риска, котором я подвергла себя и своего малыша.

— Бахрут пообещал сдать все передвижения синдиката, ввозящего к нам наркоту и взамен вывозящего оружие, — терпеливо объясняет Давид, хоть его и самого разрывает от злости. — Насколько я понял, проработка Газали началась до нашей последней операции. Только тогда он ломался и набивал себе цену.

Больно принять, что цену урод набрал за счёт нас. Андрей и я стали безвольными пешками, сброшенными с доски. Этакий приз для садиста, почуявшего свою ценность и скорую тяжесть кошелька, нюхнувшего вседозволенность и безнаказанность.

— До того момента, как я стала убирать его людей, — качаю головой, разряжая винтовку. — Поэтому меня не остановили раньше.

Давид с сожалением и пониманием смотрит на мои отточенные движения, пока я разбираю и пакую свою подругу, отслужившую мне добрые шесть лет. Скорее всего, это последний раз, когда мои пальцы чувствовали гладкий холод стали и отполированное тепло дерева. По возвращение на базу её заберут, а меня лишат всех наработанных за годы службы почестей. Хорошо, если не отдадут под суд за самоуправство.

— Да, и мне пришлось поднять все связи, чтобы вытащить тебя и вернуть домой. Сложности возникли уже при вызволение тебя из плена. Изначально нас не собирались отправлять, потом тянули неделю, а после возвращения вообще отстранили. И самое главное, подозреваю, что Газали предупредили. Поэтому мы никого из его банды не застали. Лишь мелкие шестёрки, охраняющие ящики с динамитом.

Я помню, как Давид забирал меня из больницы и кипел внутри, скрывая гнев за каменным лицом. Тогда меня не обеспокоили его сбитые костяшки, расширенные зрачки, неопрятная щетина и перегарное амбре. Я всё свалила на беспокойство за мня и на потерю Дрона, а оказывается на его карьеру поставили жирный крест.

Это я, Андрей, Митяй и Лерик заключали контракты ради быстрых денег. Остальные сделали свою службу основной частью жизни и ставили на продвижение.

— Что ты собираешься делать? — поднимаюсь и отряхиваю камуфляж, обтянувший живот. — Оставишь как есть?

Давид долго смотрит вдаль на шевеление в стойбище. Иногда ветер доносит запах перегретого навоза и блеяние овец, выбравшихся в поиске еды из загона. Изредка — каркающие крики погонщиков и отчаянный лай собак, отрабатывающих положенную миску похлёбки.

— Дождусь, когда кабинет получит нужную информацию, и вспорю ему брюхо, — командир щурится, вылавливая в фокус Бахрута и посылая ему обещание страшной смерти. — Он будет жрать свои кишки и умолять убить его.

— Я хочу участвовать в охоте, — вцепляюсь в рукав куртки Давида и дёргаю на себя. — Хочу видеть, как жизнь уходит из его проклятых глаз.

— Полетели домой, Блошка, — отрывает взгляд от горизонта и перехватывает мою ношу, поворачиваясь ко мне спиной. — Тебе пора подумать о ребёнке, а не скакать с винтовкой за ублюдками.

Уверена, на слове «ребёнок» Топор морщится и сводит густые брови к переносице. Наверное, он даже сплюнул бы от отвращения, но его сдерживает то, что я нахожусь рядом. Командир идёт вперёд, попутно взмахивая рукой и отдавая сигнал отбоя. Не сомневаюсь, что всё это время я была на мушке у снайпера, получившего приказ стрелять, если Давид меня не остановит.

— Готов был спустить в утиль? — спрашиваю, не скрывая свой напряг в отношение него. — Надеюсь, там не Муха?