Занимался рассвет. Наверное, я замёрз, но холода не чувствовал. Я шёл по полю, трава высокая от росы мокрая. Спотыкаюсь. Где-то громко мычит корова — впереди деревня. Я понимаю, что на глаза лучше не попадаться, иду лесом, но рассвет очень ранний, люди только начали просыпаться.

Я вышел на главную улицу небольшого посёлка. Иду. В глазах мутно, но я тщательно всматриваюсь в дома. И наконец вижу — обычный деревенский дом, обшитый ветхими уже деревянными планками, краска с которых давно облупилась. На заборе табличка с красным крестом. Сельский медицинский пункт. График работы висит — с шести тридцати. Уже скоро. 

Я открыл скрипучую калитку и прошёл по дорожке посыпанной гравием. Начало осени, на траве лежат жёлто-красные кленовые листья. Вдоль дорожки пушистые оранжевые цветы на тонких стеблях. Красиво. Сажусь из последних сил на ступеньку. Совсем недавно я так подбросил сына, теперь — себя. Ожидание растягивается в вечность. 

– Вы опоздали, - спокойно сказал я женщине, когда она наконец пришла. 

Она смотрела на меня сверху вниз. Высокая. Мощная, необьятная. Волосы заплетены в детскую косичку, она через плечо перекинута. На ладонях трещинки и мозоли. 

— Корову доила, - пожала плечами она. — В стадо проводила. Полис есть? 

Я покачал головой. Женщина вздохнула, отперла дверь громко гремя ключами и буквально приподняла меня, дернув за руку, помогая войти. Я добрел до стула и начал снимать с себя верхнюю одежду. Рубашку пришлось отдирать, присохла вместе с кровью. 

— Скорую бы, - с сомнением протянула фельдшер. – Я не хирург. 

– Нельзя, - хрипло ответил я. 

Она снова вздохнула. Сняла один халат, в цветочек, надела белый, тщательно отглаженный. 

— В другую комнату пошли. Сейчас Петрович с давлением придёт… 

Я кивнул. Соседняя комната узкая, только кушетка и длинный шкаф забитый папками с документами. Лёг. Сдержал стон скрипнув зубами. 

— У меня только новокаин, - сказала она. – Больно будет. 

– Плевать. 

Больно было, бой баба не солгала. Порой я проваливался куда-то в саму черноту, теряя себя. Выводил меня обратно Лев. Такой, каким приснился мне. Щербатый, вихрастый. Мой. За руку выводил. 

— Антибиотики поставлю, - доносился голос сквозь вату. — Крови у меня нет и никогда не было. Физраствор есть. 

– Всё равно… 

Снова боль. Затем минутное облегчение. Осознание, что теперь станет легче. Должно. И я смогу решить все проблемы. Обязан. И Катю найду. 

– Это тебя в Ерофеево подстрелили? Там бегали на днях с пистолетами. 

— Где? 

— Деревня возле станции. 

Доходит медленно. А потом жгучее желание встать немедленно. Там Катя. У неё Лев. Её нашли. Я там нужен… Но внезапно понимаю, что ноги стали ватными. Словно просто устали мне служить. На долгое мгновение мне казалось, что я больше их не чувствую. 

– Да лежи уже, — отмахнулась фельдшер. – Искали они там кого-то, да так и не нашли. 

Дышу, снова вспоминаю, как дышать. И кажется вдруг, что тогда в электричке я не просто так увидел Катю, юбочку, коленки острые из под неё… Судьба. 

— Деньги в куртке, - хриплю я. – Сколько надо берите. 

— Встанешь и сам дашь, я тебе что, воровка? 

Темнота снова тянет меня к себе. Обманывает, обещая встречу с сыном. Фельдшер идёт к дверям моей тесной клетки. 

— Стой, - сказал я пытаясь быть убедительным. – Рядом встань и стой, телефон положи… 

— Себя положи и лежи, - фыркнула она. – А у меня Петрович сейчас придёт, что я ему скажу? Придумал тоже… 

Я выключился. Иногда выныривал, когда по моему лицу бегала муха. Пытался её согнать — сил не хватало. И тогда слышал, как сердито моя спасительница отчитывает тех, кто пропустил приём. Мать ребёнка, которого от сладкого обсыпало. А ещё яростный спор о том, что мастит у коровы хозяйственных мылом не вылечить, блокада нужна, блокада и дойки почаще. И все это казалось таким иррационально мирным, что не верилось, что там где-то — Лев в опасности. Но из капельницы медленно капает раствор, каждая капля из которого лечит меня ничуть не меньше, чем чужой разговор о коровьем вымени.