— Ага… — очень неправильный.

Сидеть рядом с ним сплошная пытка. Пусть и очень-очень сладкая. Меня словно связали, щекочут по самым чувствительным местам, а я все смеюсь, смеюсь, но еще немного, и начну плакать, потому что его запах, как яд, проникающий в мой организм, отравляющий меня изнутри. Мои принципы. Мои цели. Оставляя мне лишь оголенный, самый примитивный инстинкт.

Не знаю, заметил ли он, что жмусь сильнее, что дрожу, ощущая силу и твердость его мышц. Запредельную температуру тела. Мне даже не холодно, словно я сижу рядом с радиатором. Но при всем при этом я не отвлекаюсь, ни на мгновение не выгляжу дурочкой, потому что слушать его очень интересно.

Он поясняет мне простые глаголы, а я думаю, что, будь у меня такой учитель в школе, я, может, не сбегала бы из нее на внеочередную тренировку.

— Ты же, вроде, все понимаешь, что мешало раньше язык учить? — хмыкает он, смотря, как я вставляю пропущенные слова в предложениях.

— Просто не вижу в нем надобности.

— Ты же, вроде, даже на чемпионат мира ездила. Там тоже не видела надобности?

— Да мы там почти ни с кем не общались. Приехали, выступили. Понимать-то я все понимаю, но вот говорить не очень.

— Это нужна просто практика. Вообще, — его рука вдруг приходит в движение и убирает распущенные волосы на одно плечо, тут же касаясь оголившейся шеи. — В любом деле нужна практика, верно, Лиза?

Я пошевелиться не могу, глохну. Руки сразу дрожат, еще немного, и буду умолять его попрактиковаться со мной в других языках.

— У вас от практики язык не болит? — все-таки поднимаю меч, теперь стараясь отодвинуться. Сколько мы уже сидим? Достаточно, чтобы мама решила, что свидание прошло хорошо?

— Так использовать язык — это женская прерогатива. Хочешь, покажу?

— Не стоит, — я ведь захочу, а мне это не надо. Закрываю тетрадь и, наконец, встаю, избавляясь от удушливого ощущения, что я марионетка. — Спасибо за урок английского. Ну, думаю, на этом языке мы и остановимся.

— А мне понравилось тебя учить. Есть в этом что-то весьма пикантное. Может, ты и в других науках окажешься столь способной?

— Не знала, что секс — это наука.

— Секс? А кто говорил про секс? Я про физику движений. Химию тел.

— Ага, про биологию еще давайте поговорим. Про пестики и тычинки.

— О, я бы многое мог тебе рассказать.

— Я уже год как не учусь в школе.

— Поверь, это очень радует. Не хотелось бы получить удовольствие и сесть за это в тюрьму, — он уже так близко, а я так хочу убежать! Дергаюсь в сторону, но, скорее, лишь за тем, чтобы ощутить грубость его пальцев, схвативших меня за плечи.

— Мне кажется, вам это не грозит.

— Получить удовольствие?

— Сесть в тюрьму. Вернее, вы не особо этого боитесь.

— Ты слишком умная. Мужики этого не любят.

— Мама тоже так говорит.

— Ну, вот и правильно. Маму ведь надо слушать. Мама плохого не посоветует, — он наклоняется все ниже, а я непроизвольно облизываю губы. Что он несет? — Она скажет, когда и перед кем раздвинуть ноги, чтобы больше никогда ни в чем не нуждаться.

До меня доходит смысл его слов. К щекам, только что горящим от желания, приливает совсем другой жар. Стыда. Позора.

Он одним предложением раздел меня до гола и привязал к позорному столбу.

— Да пошли вы! — в сердцах кричу, толкаю его. — Что вам вообще от меня нужно!? Чего вы ко мне пристали?! Больше не разговаривайте со мной! Помогли? Спасибо! Дальше я как-нибудь сама!

— На правду не обижаются, — кричит он мне вслед, когда я марширую к выходу с крыши. Застываю, но лишь на секунду, а потом его слова пронзают насквозь.