Я еще раз задумался обо всех этих симпатичных парнях, которые пропускали меня, о тех, кто никак не выразил отношения ко мне, не сигналил мне и постарался не раздавить меня, когда я вертелся у них под носом (я ведь тоже действовал им на нервы). Но, признаюсь, я подумал о них с одной целью: чтобы немного успокоиться и поднять свой моральный дух.

Как это ни странно (и ни печально), но, когда я думаю о человеческом мозге, у меня возникают ассоциации с тефлоновым покрытием и с липучкой велькро. Мне кажется, что у мозга как бы две стороны – одна из них велькро, а другая – тефлоновая. Липучка притягивает наши негативные мысли, и они цепляются за нее с такой силой, что не отдерешь, – это и называется умственной жвачкой. Тефлоновая сторона отдает предпочтение позитивным мыслям, которые мелькают в сознании, чтобы потом исчезнуть. Остается только сожалеть о таком расточительстве.

Когда поэт Жан Пассера (1534–1602), преподававший на кафедре красноречия в Коллегии королевских лекторов, почувствовал приближение смерти, он сочинил эпитафию, проникнутую спокойной и трогательной верой в неизбежность воскрешения:

В тот день, когда я усну вечным сном, я бы хотел иметь такую же сильную веру, какая была у Жана Пассера. Ее еще называют верой угольщика; почему – никто не знает. Часто эту веру высмеивают, видя в ней отсталость, нехватку интеллекта или пережитки прошлого. Пример тому мы видим у Жоржа Брассенса в его песне «Безбожник»:

Несмотря на мое восхищение и любовь к Жоржу Брассенсу, подобные шуточки не впечатляют меня. Мне еще не доводилось видеть людей, обладающих непоколебимой верой, и я никогда не встречал глубоко верующих людей, у которых было бы не все в порядке с головой.

Мне кажется, что они обладают какими-то качествами, которых мы лишены и которые помогают им быть счастливее нас, и если не умнее, то и не глупее других.

Очевидность счастья, воплощенная в возрождении жизни – в цветах, в пении птиц, в солнце, которое снова согревает землю своими лучами. Пожилые люди видят в этом намек на скорый уход и, может быть, на возможное возрождение, по примеру дерева, которое просыпается ото сна и покрывается листьями и цветами, или безымянных травинок, которые пробиваются из праха их предков.

Когда мы замираем на мгновение, ощущая невыразимое счастье, мы приобщаемся к вечности. Мы как будто погружаемся в другое измерение, в шар, где время остановилось, и он лопнет через секунду, как мыльный пузырь. Это один из самых ярких феноменов счастья, когда времени не существует, а вечность – вот она, перед тобой. В моменты всепоглощающего счастья мы приобщаемся к вечности и время на мгновение останавливает свой ход. К сожалению, то же самое случается и в страдании: мы ощущаем дыхание вечности, когда горе сжимает тисками сердце и нам кажется, что мы навеки останемся в его жестоких объятиях.

Однажды мне приснился мой лучший друг, с которым нас многое связывало в юности. Он умер лет двадцать назад – разбился, когда мы с ним совершали мотопробег. Я видел его, как живого, но понимал, что он уже давным-давно ушел из жизни. Во сне я сказал себе: «Этого не может быть, ведь он умер» и спросил его: «Но ведь ты умер, не правда ли?» Он мне ответил: «Да». Мы продолжали спокойно беседовать, как будто факт его смерти, как и многие другие детали этого сна (например, в каком месте он припарковал свой мотоцикл), не имели значения. Я ощущал одновременно огромную радость, видя его живым, таким, каким он был в юности; глубокое умиротворение от того, что мог сказать себе: «со смертью ничего не заканчивается», и глухое беспокойство, что он сейчас исчезнет. Так и произошло. Проснувшись, я чувствовал себя разбитым, хотя был несколько мгновений назад счастлив, потому что друг пришел ко мне живым из глубин мозга. Или откуда-нибудь еще? Некоторые сны потрясают и питают нашу душу гораздо сильнее, чем череда обыкновенных будней.