Наступило долгое молчание; Файфшир дымил сигарой, я раздумывал.
– Если мы перехватим Квойта, – сказал я наконец, – то, возможно, сумеем выяснить, что задумали русские. Если нет, придется ждать их следующего шага. А как насчет отдыха Уэлли на яхте у Шледера? Вы выяснили о Шледере что-нибудь еще?
– О да, – мрачно ответил Файфшир, – выяснил, и немало.
Глава 8
По взлетной полосе московского аэропорта Шереметьево разгонялся «Ил-62». Четыре турбореактивных двигателя Кузнецова жадно поглощали керосин и превращали эту драгоценную жидкость в нечто еще более драгоценное, по крайней мере, для пилота – толчок силой в девяносто две тысячи фунтов, способный разогнать «Ил» до ста сорока миль в час. Именно такая скорость требуется, чтобы оторваться от взлетной полосы.
При прочих равных капитан Юрий Громкиян предпочитал летать летом; однако, когда самолет набит под завязку и несет максимальный вес, бо́льшая плотность воздуха делает полет безопаснее. В этот ноябрьский день, когда температура воздуха в четыре часа дня около нуля, «Илу» нужен разгон на четыреста ярдов короче, чем летом.
Краем глаза капитан смотрел, как второй пилот Виктор Киевич в последний раз проверяет двигатели и навигационные приборы, готовясь считывать показатели скорости. Сам Громкиян не отрывал взгляд от узкой ленты взлетной полосы, что расстилалась перед ним, становясь все короче и короче.
– Сто двадцать… сто тридцать… сто тридцать пять… – начал считать Киевич.
Через три секунды они достигнут точки невозврата, точки, после которой нужно взлететь – или разбиться, ибо, не взлетев, самолет пробьет ограждение, пересечет шоссе и протаранит здание аэропорта.
– Один-четыре-ноль!
Громкиян потянул штурвал на себя: нос самолета задрался и взлетная полоса стремительно ушла вниз. Когда он только учился летать – еще на одномоторных самолетах, – сразу после взлета следовало слегка толкать штурвал вперед, чтобы обеспечить доступ воздуха под крылья; но этот огромный самолет поднимали не воздушные потоки, а мощные реактивные двигатели. Держа нос самолета под углом семнадцать градусов кверху, полностью открыв дроссели, Громкиян приказал Киевичу убрать шасси. Тот передвинул рычаг в верхнее положение, а затем нажал на кнопку, отключающую световое табло «Не курить» перед одним из пассажирских мест – местом номер 169.
Оба пилота знали, что в этом кресле путешествует особенно важный пассажир – заместитель главы КГБ Николай Стачинов[8]. В этот воскресный день он летел в Лондон, а на следующее утро должен был вернуться в Москву. Стачинов курил сигареты одну за другой, и экипажу ясно дали понять, что ради него надо пренебречь обычными правилами.
На высоте в две тысячи футов, где появились первые клочья облаков, Громкиян включил автопилот, уже запрограммированный на полет в Лондон. Почти сразу самолет накренился, делая широкий плавный поворот налево и вверх, а затем начал выравниваться.
– Виктор, чем займешься вечером в Лондоне? – спросил Громкиян.
– Нажрусь гамбургеров из «Макдоналдса» и трахну сисястую негритяночку.
– Чур я с тобой! – воскликнул Йолеф Стиц, бортинженер, сидевший сзади.
– И я! – ухмыльнулся Громкиян.
– Я с вами, – добавил радиооператор Василик.
Кивнул и навигатор Коржов.
– Ботник из посольства обещал все организовать. Говорит, негритянка в Лондоне стоит сорок рублей.
– Сорок рублей!.. – присвистнул Стиц. – Только мне без золотых зубов! А то они вечно все с золотыми зубами!
– Тебе, может, вообще лучше парня? – усмехнулся Громкиян. – Помнишь свою нью-йоркскую историю?