Лёша тут же забыл про неё, выбрал новую жертву. Он единственный поливал из шланга, остальным ребятам досталось оружие меньшего калибра: бутылки из-под кефира, ковшики и полуторалитровые банки. По именам Арина знала не всех ребят, в компании брата постоянно появлялись новые лица. Неизменным оставался только Филипп. Именно его рисовала Арина последние десять минут. В семье Антоновых думали, что растёт юная поэтесса, и она не оспаривала эту версию. Пусть думают, что хотят, и не суют нос в её блокнот.

Оставив набросок незаконченным, Арина перелистнула страницу и начала рисовать Ксюшу. Рядом с Лёшей та появилась не так давно, выглядела старше и слегка прихрамывала. Месяц назад вообще перемещалась на костылях. Лёша называл её циркачкой. Несмотря на травму, в это легко верилось. Она была не просто спортивной, а жилистой и недокормленной, как кошки, которых регулярно таскала домой Настька.

Снова раздался визг. Филипп догнал Ксюшу и плеснул студёной водой. Сквозь белую футболку проступил бюстгальтер и рельефный пресс. Арина опустила взгляд на свой живот, выпирающий мягким валиком над поясом шорт. Она всегда была крупной, даже квадратной, и её вполне устраивала пушистая кость, но в последний год талия и бёдра сравнялись в обхвате. Как только начали приезжать «родственники на красных жигулях», лоб обзавёлся созвездием прыщей, и вещи, которые она донашивала за Лёшей и Тихоном, стали тесны в груди.

Арину злило, что она, как сказала бабушка Вася, «заневестилась». Теперь на заднем дворе лоскуты старой простыни с бежевыми разводами появлялись несколько раз в месяц. Больше всего Арина боялась шуток со стороны ядовитого Лёшки. Арина огрызалась больше всех сестёр, а потому и доставалось ей чаще. Он цеплял её за что угодно, но несколько дней в месяц вёл себя почти как джентльмен. В пятнадцать лет резко повзрослел и явно повторял за вежливым и тактичным Филиппом. Чего нельзя было сказать про Тихона. Как-то раз он в лоб спросил маму: что это за тряпки такие, не проще ли их выбросить, чем стирать?

Проще, конечно, было бы выбросить, но в их доме в таком количестве старые простыни не водились. Вероника женскую участь переносила стоически, нарочно упирала на свою взрослость и особенность, даже прикрывалась плохим самочувствием, отлынивая от работы по дому. Арина психовала и ненавидела своё тело. Ей хотелось бы выглядеть как Лёша или Филипп, а не как раскисший на солнце пластилин. Себя бы она точно не стала рисовать.

Двор снова огласил радостный визг. В этот раз Филипп догнал одноклассницу и, обхватив под грудью, грозил облить водой. Та не особо вырывалась, но для приличия ворчала и немного трепыхалась. Филипп налил ей за шиворот воды и сразу же отбежал. Уворачиваясь от расплаты, едва не наступил на Настю, но успел выровняться и подхватил её под мышки.

– Напросилась, Настёна. Идём купаться.

Он понёс её к Лёше, угрожая, что тот окатит из шланга. Настя громко и радостно визжала, но не пыталась высвободиться, послушно затихла в объятиях Филиппа, принимая участь и всецело ему доверяя.

В Лёшкиной компании она была единственным ребёнком. Вооружилась ведёрком из набора алюминиевой детской посуды и охотилась за Филиппом. К другим не подходила, разве что Лёшку пару раз обрызгала для конспирации. Вроде как со всеми играет.

Старшие девчонки кривились, когда внимание Филиппа переключалось на Настю. Но стоило им заикнуться, что мелкой тут не место, как он довольно грубо ответил:

– Ей как раз место. Настюху не трогать и не обижать.

Взгляд Арины остановился на Филиппе. Он тоже промок, пожалуй, сильнее всех. Сквозь футболку проступили очертания лопаток и цепочка позвонков. Арина снова открыла блокнот. Пока глаза запоминали детали, рука быстро чертила силуэт. Больше всего ей нравилось рисовать людей, самых разных, но треть страниц занимали именно мужские фигуры. С несвойственной возрасту рассудительностью она легко приняла тот факт, что Филипп ей нравится именно как натурщик. Он хорошо получался на рисунках и, что самое главное, был узнаваем. Это ничем не напоминало любовь Вероники к Белоусову. Скорее, походило на восхищение предметом искусства. Так же Арина смотрела на фотографии скульптуры Давида или дискобола, которые ей показывал дед Данил.