Но сейчас было другое. Теперь в клетке была она. Конечно, ее привели снова. Им нужно чтобы случки происходили все чаще и чаще.

Её запах витал в воздухе, въелся мне в кожу, разносился по венам вместе с бешеным стуком сердца. Чистый, тёплый, живой, слишком настоящий для этого гниющего места. Она лежала на другом конце клетки, свернувшись клубком, дышала тихо, словно пыталась стать невидимой.

Но она не была невидимой.

Я её чувствовал.

Каждое её движение, каждый выдох. Даже сквозь глухую, затопляющую голову ярость, я всё равно её чувствовал.

Почему?

Потому что я сдох? Потому что меня сломали?

Нет.

Я был жив. Я всё ещё был Альфой.

Тогда почему, чёрт возьми, когда я держал её под собой, когда слышал её крик, когда чувствовал, как она выгибается, извиваясь между страхом и отчаянием, я не смог дожать?

Я мог бы.

Должен был.

Но я её хотел.

И это было самым омерзительным из всего, что я испытал за эти грёбаные месяцы в клетке. Я ее хотел даже без укола. Этот запах заставлял мою кровь кипеть и пузыриться.

Я слышал, как она шевелится, медленно, осторожно, как будто я был зверем, который мог сорваться на неё в любую секунду. Ей было страшно. Я чувствовал её страх, слышал, как быстро бьётся её сердце, как она пытается дышать тише, чтобы я не заметил её слабость.

– Думаешь, если затаишься, я забуду, что ты здесь? – мой голос прозвучал низко, хрипло, словно его вырвали из самых глубин груди.

Она вздрогнула, но не ответила.

Я медленно поднялся на локти, затем сел, упираясь спиной в металлические прутья клетки. Её взгляд метнулся ко мне, настороженный, напряжённый.

– Какого хрена ты здесь забыла, а? – процедил я. – Кто ты такая? Почему ты всё ещё жива?

Она молчала, но губы дрогнули, пальцы сжались в кулак на ткани её платья.

– Отвечай, блядь! – рявкнул я, и она дёрнулась, как от удара.

Я не знал, злился я на неё или на себя. Я не хотел слышать её голос, но мне нужно было знать, кто она.

– Я… – её голос сорвался, она сглотнула и попыталась снова. – Я не знаю.

– Чушь, – оскалился я, медленно вставая на ноги. – Их шлюхи не выживают. Их бабы дохнут через минуту после того, как оказываются здесь. А ты – нет. Почему?

Я смотрел на неё и чувствовал, как ярость ползёт по телу, как рвёт мышцы, закипает в крови. Ненавижу. Ненавижу её за то, что она здесь. За то, что её запах теперь въелся мне в лёгкие, в кожу, в ебучие кости. За то, что я чувствую её даже с расстояния.

Дыхание сбивается, пальцы дрожат, кулаки сжимаются.

Она – мой провал.

Я выжил после пуль, пыток, серебряных цепей. Выжил после всех женщин, которых бросали сюда, и которых я рвал без сожалений. Но теперь я проиграл.

Потому что она выжила.

Я сделал шаг вперёд, и она тут же вжалась в стену клетки, но не отвела глаз. Слишком живая, слишком яркая. Слишком не сломленная.

– Что ты такое? – прошипел я, чувствуя, как срывается голос.

Она молчала.

Я чувствовал, как зверь внутри меня скребётся, взвывает, рвётся к ней. Чертовы инстинкты, этот проклятый запах. Она должна была умереть, чёрт возьми.

– Завтра они приведут тебя снова, – я шагнул ближе, нависая над ней, загоняя в угол. – Знаешь это, да?

Она тяжело сглотнула, но не отвела взгляда.

– Каждый день. Пока не получат, что хотят, – продолжил я, чувствуя, как голос становится низким, хриплым. – Пока ты не понесешь от меня.

Она вздрогнула, и во мне что-то дёрнулось. Как вспышка ненависти, перемешанной с голодом. Её дыхание сбилось, и я видел, как её тело напряглось, как кожа покрылась мурашками, словно от мороза.

Я не знал, чего хочу больше – разорвать её или трахнуть так, чтобы на ее теле остался только мой запах.