За дверью нас ждал телепорт. Судя по виду из окна, мы оказались в одной из башен академии.

– Вот мы и пришли... – задумчиво произнес маг. Я вгляделась в его лицо, гадая, от какой расы эстиону ректору достались фиолетовые глаза. Заостренный подбородок, прямой нос, резкие черты лица, узкие губы... он полуэльф?

Усаживаясь за стол, Тао Уолис указал мне на кресло напротив, а когда я села, принялся с любопытством разглядывать.

– Я... – хотела начать оправдываться, но меня прервали:

– Не сделали ничего дурного. Пока. А теперь посмотрите сюда и скажите: что вы видите?

С этими словами маг развел ладони, и между ними потек голубоватый туман.

Какое-то время я добросовестно вглядывалась в его клубящиеся извивы и, когда уже хотела заявить, что ничего не вижу, вдруг ясно разглядела каменный жертвенник, на котором лежали два предмета.

– Видите что-то?

– Жертвенник.

– Пожелайте подойти ближе и скажите мне, что на нем лежит.

Я представила, что подлетаю к прямоугольному серо-зеленому камню, и увидела две стеклянные сферы. В одной из них клубился зелено-голубой туман, в другой черно-красный. Я описала ректору увиденное и спросила:

– Что это означает, эстион Уоллис?

– Что у вас сразу два одинаково сильных магических дара: дар исцелять и дар убивать. Предлагаю два факультета: целительский или боевой магии. Выбор за вами, но я советую второй. С боевой магией в будущем вы добьетесь большего.

– Откуда вам это известно?

– Во-первых, статистика гласит, что боевые маги преуспевают больше целителей и живут более обеспеченно. Во-вторых, взгляните на цвет моей мантии.

– Вы предсказатель? – ответила, вспоминая все, что знала о цветах магических факультетов.

– Именно! В наиболее вероятном варианте будущего я видел, что вы, эстиона Холдор, можете взлететь очень высоко, будучи кем угодно, но только не целителем. Это предсказание...

Ректор говорил что-то еще, но меня уже унесло в воспоминания.

***

Предсказание...

Весна. Аметистовые сумерки, запах сирени и сырость тумана, что поднимается над заболоченным прудом и постепенно окутывает парк.

Я в заброшенной его части, о которой в Снорре ходит дурная слава. В том месте, где произошло самое ужасное событие моей жизни. Здесь старые ивы низко склоняются над водой, и мне чудится голос Ванды. Она то жалобно зовет меня, то обвиняет в том, чего я не сумела сделать.

Мотаю головой, зажимаю уши, не в силах терпеть эту пытку, а ноги сами несут меня к воде. Хватит! Больше не могу! Еще немного, всего пару шагов, и вот она – тишина, покой, никакого чувства вины! Там, внизу, никто не будет осуждать меня...

Впереди раздался плеск, и вода с силой вытолкнула из себя тело в потрепанном платье. Женщина плывет над водой бесшумно, легко и зловеще, как корабль-призрак. Мои ноги прирастают к земле, а крик ужаса умирает в горле, так и не прозвучав.

Тру глаза, думая, что от бессонницы у меня начались видения. Но все так же ясно вижу длинные черные волосы, в спутанных прядях которых петляют водоросли. Потоки воды, стекающие с когда-то ярко-красной, а ныне грязно-бурой ткани пышных юбок. На неестественно худой шее болтается тускло поблескивающее, местами покрытое ржавчиной монисто.

Глаза цыганки закрыты, но она безошибочно указывает на меня тонким пальцем с отросшими кривыми ногтями, каждый из которых длиной с чайную ложку. Браслеты на худых запястьях мелодично звякают. Черные губы приоткрываются.

– Ты... – полухрип-полушепот заставляет волоски на моих руках встать дыбом.

Говорят, эту женщину утопили здесь больше ста лет назад, и теперь она изредка всплывает, чтобы напророчить кому-нибудь гибель.