Слёзы медленно потекли по моему лицу. Вера Кисина достала носовой платочек из своей сумки. Это был чистый белый платочек с голубой витиеватой каймой. Вера вытерла мои глаза этим платочком. А потом, моргая, промокнула свои длинные, покрытые густой чёрной тушью, красиво загнутые ресницы.

– Не плачь, Томуся! – прошептала Вера Кисина. – Моя мать, тётя Тоня, всю жизнь свою в рабынях у господ буржуйских служила. А вот теперь времечко лихое настало, теперь сами рабы другими рабами запросто могут управлять! Как не пристроиться на такую халявную работёнку, ежели хорошо можно заработать, запугивая вокруг себя извечно нищих людей? И до каких же пор это будет продолжаться? Просто сил моих больше нет!..

Мы вернулись в кухню с Верой Кисиной. На столе ожидали нас тёплые яйца, сваренные всмятку. Я с трудом принялась за еду.

– Что теперь будет? – всё-таки спросила я.

– Да и ничего вовсе и не будя, – ответила тётя Тоня, нарушив молчание. – Женщина в денежном дележе мужчину покрывать сроду не станет! Вот наша Адель все счета по части наследства у нашего молодого барина Александра Владимировича выпытали, а как оне все секреты еёной душеньке рассказали, так Аделина и забросили Александра Владимировича насовсем! И в Париж наша мамзель Аделина закатилися себе вполне самостоятельно! То мы с Петрухой думали-гадали, что еёная любовь с нашим молодым барином случилася взаправду настоящая! Всё же Александр Владимирович молодые были, и собой видные оне такие были! Ишо в лос у них кудрявый был, и красивше, чем у папеньки евоного! Да Петрухе наш молодой барин сразу ясно объяснили после еёного, мамзель Аделины, побега то есть: ты, мол, Петруха, на папеньки мово глупого и ныне покойного подарочки какие больше никак не рассчитывай! Я, дескать, знаю про то всё, как есть! Тебе мой папенька фаэтон наш и коня клялся в завещании отписать. Да завещания того нетути! А я потому, мол, с мамзель Аделькой сошёлся, чтобы про то завещание у ей подробно узнать. А ишо что мне делать было, сообрази, Петруха! Меня мой папенька совсем нищим по миру пустить собиралися, вместе со своей ядрёной и гулящей Аделькой! А вона у меня часы золотые карманные, с камешками на крышке, стащила! Вот, значит, теперь Аделька меня совсем перехитрила, а не я её обхитрил, потому я честнее её завсегда был! Токо деньги папеньки ей все досталися, и оне потому убегли себе спокойно в тот ядрёный и нахальный Париж! А тута, в Росее нашей, мол, больше ничего нету, акромя революции. Мой папенька помрэ тоже глупо и не вовремя! Всё за сердце, мол, держалися и долго вымирали, а лучше было бы не вымирать, а ещё с десяток лет потянули бы да меня тоже могли бы куда пристроить! На то я моему папеньке родной сын были, и эту Адельку пакостную мой папенька давно могли в шею прогнать! Нет, оне меня не пожалели, мол, совсем! Папенька выбилися себе в адвокаты и думали, что и я могу выбиться в судейские тоже! Да мне энто не по душе было, потому я универститеты свои в городе Берлине навсегда забросил. А папенька мой мне денег мало перечисляли в банк в берлинский. Я совсем бедствовал из-за его! Только вот не надо было, мол, меня за дурака принимать! У меня деньги есть ещё мамочки моей покойной на моём личном счету в берлинском банке. То я и пользуюсь сейчас ими, после смерти папеньки мово. Да только он ведь всё равно мне денег этих долго не давали, мол, старый скряга. Я его сейчас уже простил, потому деньги эти он мне, родному сыну положил, потаённо от Адельки. То мамочка моя были не бедные, а с приданым хорошим замуж за моего папеньку вышли. Как я найду Адельку в Париже, так всю душу, мол, еёную вытрясу! Папаша мой меня любили! Потому я евоный единственный сынок!..