Русые волосы – мягкие, пушистые, слегка волнистые – спадали на плечи, она часто заплетала их в косу, не глядя, ловко, с отточенным движением пальцев, как музыкант настраивает струны. Кожа – светлая, почти прозрачная, на щеках – нежный розоватый румянец, который делал её похожей на фарфоровую куклу. Но глаза – голубые, пронзительные, сияющие странным светом – светом изнутри. Глаза, в которых было всё: детство, тьма, боль, гордость. Глаза, которые не видели света, но умели смотреть.

Она запоминала всё – голоса, интонации, шаги, дыхание. У неё была отличная память, музыкальный слух, она училась на музыкального терапевта, играла на пианино, подбирала мелодии по вибрациям, жила в ритме невидимых аккордов. Её голос был тихим, как журчание воды по камням, но слова – точными. Она редко говорила – но если говорила, к ней прислушивались.

Лада называла её “мой свет”. Но на самом деле свет был в ней самой – просто тонкий, неяркий, невыносимо чистый. И когда она шла по квартире, считая шаги, зная на ощупь каждый угол, каждую скрипучую доску, она не спотыкалась. Не боялась. Потому что страх – это когда нет никого. А у неё всегда была Лада.

Теперь Лады не было.

И в груди у Анжелики загоралась новая сила – та, что заставляет идти, даже когда не видишь дороги.

Утро без Лады было тише, чем обычно. Не просто тише – иначе тише. Эта тишина не была покоем. Она была… тяжёлой, натянутой, как струна, которую вот-вот сорвёт. Как воздух перед бурей – плотный, неподвижный, чужой.

Анжелика шла по полу босиком, считая шаги. Пальцы ног едва касались паркета – она ловила звуки, вибрации, дыхание дома. Он дышал по-другому. Слишком глухо, как будто стены что-то прятали. Её ладони скользнули по дверному косяку, потом – по столу. Каждое касание – как маркер на карте, по которой она двигалась с той уверенностью, которая рождалась не из зрения, а из памяти.

Она не чувствовала тревоги. Пока что.

Просто что-то… не так.

На кухне она открыла шкаф – второй слева, верхняя полка, чашка с тонким краем. Потом – чайник, потом – баночка с крупнолистовым чаем. Всё привычно. Всё по памяти. Она даже на секунду позволила себе лёгкую улыбку, вспомнив, как Лада учила её держать нож – не остриём вверх, не пальцы под лезвие. Как заваривать чай – не кипятком, а водой чуть остывшей.

Тепло этих воспоминаний отступило, как только она поняла: Лада не вернулась.

Она присела на табурет, чашка так и осталась в руке, пар от чая касался лица – мягко, почти ласково. Но вкус казался мёртвым. Она сделала глоток и сразу отставила чашку. Аппетит исчез.

На миг она сжала губы, прикусила нижнюю – привычка, от которой Лада всегда отучала.

“Всё хорошо,” – подумала Анжелика. – “Может, внеплановая операция. Может, срочный вызов. Она же хирург. У неё бывают сутки, когда не до сна, не до звонков.”

Но в груди начало разрастаться что-то медленное и холодное. Не паника. Пока ещё нет. Но предчувствие.

Она встала. Снова на ощупь – дверь, коридор, сотовый. Пальцы пробежали по кнопкам. Гудок. Один. Второй. Третий. И… автоответчик.

Голос Лады – уверенный, спокойный, сильный – вдруг показался чужим, далёким.

Анжелика не повесила трубку сразу. Просто стояла, прижимая к щеке холодный пластик.

Но уже чувствовала, что мир, в котором она ориентировалась без глаз, стал незнакомым.Она ещё не знала, что всё изменилось.

Анжелика положила трубку и тут же снова взяла её в руки. Пальцы двигались быстро, уверенно – на память. Она знала, куда нажимать. Телефонная книга в голове была выстроена как партитура: чётко, без пауз, в нужной тональности.