Игла входит под кожу в вену, я нажимаю на поршень, чувствуя, как Давид смотрит на меня.

Не на брата. Не на его рану.

Только на меня.

Я должна спасти его.

Не потому что хочу.

Потому что если он умрёт, меня тоже не оставят в живых.

Но если он выживет…

Я вдруг понимаю, что это ничего не изменит. Потому что я уже здесь. В этом доме. В этом мире. В этой клетке.

Кровь сочится, пропитывает столешницу, стекая по её гладкой поверхности, и я почти слышу, как она капает вниз, на мраморный пол. Я не чувствую холода, не чувствую боли в пальцах, но знаю – они дрожат. Я разрезаю кожу шире, осторожно, но быстро, чтобы добраться глубже. Всё, что происходит, неправильно, ненормально, против всех медицинских протоколов, но у меня нет выбора. Я должна зашить.

Я тянусь за нитками, но, раскрыв пакет, замираю.

Кеторол. Спирт. Бинты. Антибиотики. Но где, чёрт возьми, шовный материал?!

Я поворачиваюсь к Давиду, чувствую, как пульс ударяет в виски.

– Где нити?!

Он щурится, как будто я спросила, где в этом доме оперблок с ультрасовременным оборудованием.

– Какие ещё нити? Ты не можешь взять эти?

Он кивает на бинты.

Я закрываю глаза. Вдыхаю. Глубоко. Иначе я начну кричать.

– Бинты?! Ты серьёзно?!

– Ну а что тебе ещё нужно? Я достал всё, что смог.

– Ты думаешь, в аптеке продают всё для внутренних швов? – голос срывается, пальцы сжимаются в кулак. – Мне нужен хирургический шовный материал! Викрил! Кетгут! Нейлон! Чёрт, хоть что-то! Я думала здесь что-то есть!

Он медленно поворачивает голову, глаза вспыхивают раздражением и злостью.

– Почему ты не сказала раньше?!

– А когда я должна была сказать?! В тот момент, когда ты швырял пакет мне в лицо?!

Он делает шаг вперёд, нависает надо мной, сжимает кулаки.

– Ты могла сказать в машине!

Я вскидываю подбородок, усталость и бешенство плещутся во мне, как кипящая смола.

– А ты мог догадаться, что операции не делают только с Трамадолом и бинтами! Или ты привык, что твои люди умирают, как собаки, без нормальной медицинской помощи?!

_______

Давид всматривается в меня, его плечи вздымаются от тяжёлого дыхания. Он не отвечает.

Он просто разворачивается и уходит.

Я опускаю взгляд на рану. Гия всё ещё дышит.

Но времени нет.

Через несколько минут Давид возвращается. В руке чёрная резная шкатулка. Он резко открывает её, переворачивает, высыпая содержимое на стол.

Я смотрю в изумлении.

Иглы. Нити. Старые, новые, скрученные в клубки. Некоторые явно не предназначены для хирургии, но среди них я вижу то, что мне нужно.

Шёлковые нити.

Они не идеальны, но они спасут его.

Я беру иглу, но в этот момент Давид щёлкает зажигалкой и подносит пламя к металлу.

Я замираю.

– Ты серьёзно?!

Он поднимает на меня взгляд, с вызовом.

– Ты хотела стерильности? Вот тебе стерильность.

Я смотрю, как игла накаляется, темнеет, покрывается копотью.

Это не больница. Не операционная. Это другой мир.

И здесь правила другие.

Я не могу с этим спорить.

Я просто беру иглу и начинаю сшивать его обратно.

Игла входит в ткань с хрустом. Я чувствую это кожей. Чувствую, как металл разрывает мясо, как поддаётся надавливанию, как тянет за собой шёлковую нить, соединяя разорванное обратно.

Последний шов.

Я медленно, осторожно затягиваю узел, ловя дрожь в собственных пальцах. Кровь больше не хлещет, но пятна на коже, на столе, на моём халате уже не отмыть.

Я не замечаю, как всё вокруг становится размытым, как тело перестаёт слушаться, как силы утекают сквозь пальцы вместе с чужой жизнью.

Но я замечаю его. Резкий вдох. Гия напрягается.

Я чувствую, как твёрдеют мышцы под моими пальцами, как дёргается грудная клетка, как он пытается вырваться из забытья.