— Не томи! — Настя даже голос повысила.

Павел улыбнулся и произнес по памяти:

— «Когда хочешь писать о женщине, обмакни перо в радугу и стряхни пыль с крыльев бабочки».

— Красиво. — Она помедлила. — Дидро, наверное, был влюблён, когда написал эти слова.

— Художник прозы? — Он провоцировал, проводя словесную параллель с самим собой, ведь так назвала его Настя.

— Однозначно. — Она улыбнулась.

— Влюблённый художник прозы, — растягивая слова, Павел шагнул на границу приятельского и личного.

— Любовь толкает на поступки, влюблённость — на поэзию и остроту восприятия, — Настя ушла на более общую территорию, оглянулась на кассу и спросила как ни в чём не бывало:

— Как думаешь, местные специально придерживают для нас эту стойку?

— Конечно. — Павел наклонился в её сторону. — Я с ними договорился.

Она фыркнула.

— О, всемогущий господин!

— Скажи, вот вроде ты на виду у всех, — он указал на вид из окна, — выше других столиков внутри и как на витрине снаружи, но…

— …но ощущение, что ты в укромном уголке, таком своём-своём, — договорила она за него.

— Абсолютно. — Они опять приблизились к грани личного.

— Только табуреты я бы заменила на стулья. — Не соскользнула с пограничья, отвела взгляд. — Мне очень нравятся детские стульчики для кормления, которые трансформируются, их можно подрегулировать под высоту стола, и ребёнок в комфорте, с широкой спинкой, на уровне и вместе со всеми.

— Такие бывают? — Павел чуть отклонился на своём сиденье.

— Представь себе! Я досконально изучила вопрос, подбирая стульчик для Поли. Для дочки, — уточнила Настя, немного запнувшись на проскочившем имени. — Сама бы в таком посидела. Он широкий, с углублением, не плоский. Обхватывающие края, фиксируемые подлокотники. Мечта, а не стул!

— Дочка оценила?

— Очень на это надеюсь. Во всяком случае, не капризничает и не пытается его покинуть в ту же минуту, как в него попадает. — Постучала по дереву и приняла кофе от Таи.

— Я обожаю гамаки, — поддержал он мебельную тему. — Они подстраиваются под тебя. Можно сидеть, лежать, принять положение наполовину. Завернуться в него, упав в самую середину, или перевалиться на край, используя второй как своеобразную спинку. Люблю в них качаться и думать.

— Как проникновенно ты описываешь! — Она задорно на него посмотрела. — Легко можно заочно стать поклонником этой подвесной лежанки.

— Хочешь сказать, что никогда не качалась в гамаке? — Павел недоверчиво покосился на неё.

— Как-то не пришлось. — Настя пожала плечами. — Два столкновения с ним нас совсем не сдружили.

— Столкновения — звучит устрашающе. Кто на кого напал? — Он еле сдерживался, чтобы не рассмеяться. — Или выпал?

— Смейся-смейся, укротитель гамаков!

Павел фигурально застегнул молнию на губах, дразня её искрами в глазах.

— Первый раз, ещё в детстве, я взялась помогать папе разложить сетчатый гамак на полу. В итоге запуталась, как рыба в неводе.

Он расхохотался, живо представляя себе её недовольство от беспомощности, только в верёвочных силках в его воображении Настя была совсем не маленькой возмущённой девочкой, а такой, как сейчас сидела перед ним, требующей прекратить заражать её издевательским весельем.

— А второй случай? — Павел ждал продолжения.

— Теперь точно лопнешь со смеху! — Она ткнула в него пальцем. — Другой гамак был плотным, без дыр и ячеек, я душевно плюхнулась, его крутануло, как фантик конфеты, и я также душевно плашмя шлёпнулась на землю.

Он подавился смехом, она сверкнула глазами и тоже засмеялась.

— Я даже не выпала из него — он меня нагло выплюнул.