И Валентин понял:

– Это она была в подъезде. Это не глюк. Это – она. Уже мёртвая. Уже сказавшая всё, что могла.

Он сел на корточки.

Смотрел на неё.

Потом на соседа, который всё ещё хрипел.

Хрипел, как будто знал, что бабушка дошла до него. Даже после смерти.

До него дошло, как удар током.

Девочка.

Блядь. Девочка в ванной.

Он сорвался с места – пролетел коридор, задел стену, чуть не упал.

Дверь в ванную – приоткрыта. Свет тусклый, будто сам не хочет светить на то, что там.

Он толкнул дверь.

И замер.

Вся ванна – полная крови.

Не пятна. Не следы.

Как бассейн. Густой. Тёплый. Красный.

И она там.

Сквозь воду виден силуэт. Маленький. Сложенный.

Как будто легла отдохнуть – только руки – надрезаны. Длинно. Глубоко. Вертикально.

Он нырнул в воду, как в грязь.

Вытащил. Она – лёгкая, как птица. Но уже холодная.

– Нет-нет-нет… не так. Не сейчас. Я же… блядь! Я же тебя спас!

Он тряс её. Сжал руки.

На полу – его ботинки чавкали по лужам.

Кровь лилась, как из кранов, которые не выключили.

Он достал телефон. Мокрыми пальцами. Дрожащими.

Набрал.

– Скорая… Алло. Тут… тут… блядь…

Голос – как сквозь сон.

– Много. Трупов.

Он оглянулся на балкон.

– Маньяк… остановил. Адрес… – и продиктовал.

Потом просто выронил трубку.

Она упала в кровь. Пискнула.

Красный экран – смешался с настоящим красным.

Он прижал её руки к себе. Пытался зажать. Пальцы скользили.

Тряпки не было. Только его куртка. Он сорвал с себя рукав. Давил.

– Держись… сука, держись! Я тут. Я здесь!

Девочка не двигалась.

Но дыхание – было. Едва. Как ветер за стеной.

Он рыдал. Молча. Не звуком – телом.

Плечи тряслись. Челюсть сводило.

На полу – кровь смешивалась с криком, который он не выпускал.

И где-то в голове, очень тихо, очень не к месту, словно откуда-то сверху:

"Ты её не спас. Ты просто отложил смерть.

Но иногда – этого достаточно."

Кровь была везде.

На руках. На лице. В глазах. В горле. Он захлёбывался ей, как будто пытался вырвать смерть из чрева самой жизни.

Девочка не дышала.

Сначала.

Он смотрел на неё – и что-то внутри вело руки.

Не разум. Не знание. Что-то другое.

Он наклонился, открыл ей рот, резко сжал грудную клетку.

– Раз… два… вдох.

Опять.

– Раз… два… вдох!

Он никогда этого не учил. Никогда не пробовал.

Но тело само знало. Как будто кто-то шептал изнутри: "Сейчас. Здесь. Ещё раз."

Он закрыл глаза.

Слушал.

Давил. Дышал в неё. Ритмично. Без истерики.

Каждое нажатие – как удар сердца, которого пока нет.

Каждое вдувание – как попытка вернуть её из пустоты.

И вдруг – лёгкий подрагивание.

Ресницы. Дыхание – еле заметное, как ветер среди пожара.

Он замер.

– Ещё… немного…

Он прижал ухо к её груди.

Сердце – молчит.

Секунда.

Другая.

Третья.

Тук.

Он услышал это.

Один удар. Слабый.

Тук.

И в этот момент – сзади хруст пластика, крик, руки.

– На пол! Немедленно! Руки за голову!

Его отрывают. Грубо. Без объяснений.

Он орёт, не голосом, а нутром: – Она жива, блядь! НЕ ТРОГАЙТЕ ЕЁ!

– РУКИ!

– ОНА ЖИВА!!!

Кто-то бьёт его лицом об пол. Пульс в ушах гремит, как взрывы.

Сознание возвращается, как похмелье: внезапно и больно.

Боль – сразу. Не раскачиваясь.

Рёбра – горят.

Спина – как будто её били трубой.

Тошнота – как язык на батарее: металлический привкус крови и химии.

Он пытается вдохнуть – и не может. Только стонет.

Где-то рядом – гудит лампа.

Свет – белый, мертвенный.

Пахнет – уксусом, старым бельём и страхом.

Он в кровати. Закованный ремнями.

На руках – катетеры.

На теле – бинты.

На лице – ничего. Даже выражения.

Он поворачивает голову – еле-еле.

Стены – серые. Без окон.

На двери – стекло. Через него – камера. Кто-то смотрит.

И в голове – не мысль, а