Меня она сразу же узнала, видно, по рассказам своего сына.

– А вы – Мара, верно? – приветливо поинтересовалась мама Арсения елейным голосом.

Надо отдать ей должное – она оказалась лишена большинства идиотских человеческих предрассудков. Да и кого было бояться в лепрозории, кроме меня и Балдуина, тем более, что я была симулянткой, о чём, конечно же, знал Арсений. Он потрудился объяснить своей матери, что к чему. Бог его знает, что этот парень ещё наболтал ей про меня. Может, он уже навоображал себе, что я была его девушкой, профессионально рисовала картины и работала лечащим врачом Балдуина. В общем, мать Арсения смотрела на меня с восхищением, и мне становилось неуютно под её взглядом – ещё и потому, что он был незаслуженным, ибо ничего выдающегося я, в отличие от её сына, не делала. Это он сочинял музыку, а я так…

Пётр Игоревич учил меня врачебному делу, но конкретно в той области, которая соответствовала направленности лепрозория. Остальные болезни и их лечение меня не интересовали.

Людмила Дмитриевна привезла домашние закрутки, которые я терпеть не могла: помидоры, огурцы, перец. Полезным для меня оказалось лишь вишнёвое варенье, но большую часть банки съел Балдуин. Ему были нужны витамины.

Мать Арсения пробыла в городе недолго. Она тоже приглашала меня домой к сыну, но я отказалась, сославшись на занятия рисованием. Мать, наверное, думала, что я – его девушка. Я не стала её в этом разубеждать. Пусть бы её сердце порадовалось за сына, если такая обстановка вещей вызывала в нём радость.

***

Однажды так получилось, что Арсению №2 пришлось присматривать за Балдуином, а мы с Петром Игоревичем и Арсением №1 отправились в посёлок. Кому-то стало плохо.

В начале посёлка, у самого первого дома, мы увидели женщину, сидящую на скамейке. Поначалу мне показалось, что с ней всё в порядке. Она улыбнулась Петру Игоревичу и приветливо поздоровалась с нами. Врач справился о её самочувствии, и после недолгого разговора я поняла, что она ничего не видела. Болезнь «съела» её глаза, погрузив в вечный мрак. Она не видела даже солнечного света. Мой парень тоже боялся полностью ослепнуть, хотя считал, что и в этом случае останется один плюс: он не будет видеть всего того ужаса, что происходит с его телом. А никакого такого ужаса и не происходило, в общем-то. Меня возмущало, когда он начинал говорить о себе плохо и принижать себя.

Да мне! Мне было абсолютно всё равно, как он выглядел! Я любила его за душу, характер, те неповторимые черты личности, которых не было больше ни у кого на свете. Я любила его просто за то, что он есть. Я не могла жить, дышать без него. Всё Мироздание сосредоточилось для меня в одном-единственном человеке. И всё остальное было неважно.

Я слышала десятки печальных историй больных, каждая из которых потянула бы на полноценный роман, но в своём повествовании привожу лишь некоторые из них, особо меня зацепившие, и то – в сокращениях. Жаль, слова неспособны передать всю гамму чувств, что я испытывала в лепрозории, но я надеюсь, что им под силу хотя бы описать обстановку того места и атмосферу, царившую в нём.

Что я могла сказать о домах? Вероятно, всем представлялись какие-нибудь захудалые развалюхи. Что ещё могли построить бывшие «прокажённые»? Именно так все и думали. У всех было именно такое представление, что «прокажённые» – не способные ни на что инвалиды.

У меня с рождения отсутствовала кисть правой руки, и большинство встреченных мною людей считали меня слабым и неспособным ни на что инвалидом. Они настолько убедили меня в этом, что я и сама стала считать себя слабым, ни на что не годным и не способным инвалидом.