***

Оба санитара жили в одном подъезде, но на разных этажах. Маленький уютный южный городок, в котором находился лепрозорий, утопал в зелени. Вдалеке, если присмотреться, виднелись горы. И на их фоне разноцветные трамваи, рассекающие рельсами асфальт, выглядели совсем крошечными. Я никогда не жалела, что не могла насладиться прелестями свободного перемещения: просто погулять в городском парке, походить по магазинам, поесть мороженого, вместо всего этого вынужденная находиться в стенах лепрозория. Нет, попросись я, меня бы отпустили, ведь я не была «заразна», и с моей внешностью не произошло никаких метаморфоз. Но в том-то и дело, что я сама не хотела этого. Моя жизнь не укладывалась в рамки нормальности. Нормальность и не была нужна мне, я давно приняла решение разделить с Балдуином его судьбу. А ему в город, в люди, было ни-ни… Вот я и сидела в лепрозории возле него. Когда ему становилось хуже, болезнь обострялась, и мы не могли гулять и полноценно общаться, меня развлекал личный санитар. Вернее, как, не подумайте ничего лишнего… Мы просто общались. С ним я могла позволить себе пройтись после ужина по посёлку или сходить в ближайший магазин. Много раз Арсений приглашал меня к себе домой, но я каждый раз отказывалась.

«Что же я делала целыми днями?» – спросите вы.

В свободное время от процедур и перевязок Балдуина я рисовала. Полноценно рисовала красками на холсте. Арсений №2 подбил меня на авантюру. Я поступила в Художественную академию на заочное отделение, хотя не представляла, как поеду на первую свою сессию. Я решила договориться сдать все предметы ровно через четыре года экстерном. И либо получить диплом, либо не получить. Мне было всё равно, если честно. Я просто рисовала. Рисовала ради самого рисования. Мне нравилось рисовать только людей. И я рисовала тех, кто меня окружал: санитаров, главврача, Петра Игоревича, людей из посёлка. Но чаще всего я рисовала свою единственную настоящую любовь – Балдуина.

Знаете, иногда любовь бывает настолько сильна и огромна, что постепенно становится больше тебя. Это, я полагаю, и является единственным критерием её истинности. Если она больше тебя и всего, что имеет для тебя значение и во что ты веришь, значит, она настоящая. Она просто выходит за пределы твоей внутренней вселенной, она настолько колоссальна, что, как океан, выплёскивается из берегов разума. И вот ты уже начинаешь видеть её во всём, к чему прикасаешься. Всё потому, что ты источаешь вокруг эту любовь. Ты – её источник, а она – как бегущая строка в мозгу, как прошивка в ДНК. Ты занимаешься повседневными делами или хобби, едешь на работу или с работы, просто гуляешь либо стоишь в очереди в магазине после трудового дня, словом, можешь заниматься чем угодно, а в голове бьётся самая главная мысль, и её не перебить ничем: «Я люблю Его/Её». Вот тогда это будет навсегда, что бы ни говорили философы и поэты. И я твёрдо знала, что с Балдуином у нас как раз такой случай.

Оба Арсения в свободное от работы время сочиняли музыку – без надежды когда-либо исполнить её. А Саша давно забросил игру на фортепиано, погрязши в рутине и семейных обязанностях. Пётр Игоревич, ещё совсем не старый мужчина (ему едва исполнилось пятьдесят), давно списал свою личность со счетов и воображал себя дряхлым стариком, который ни на что более не способен. Будущее Балдуина было туманно, и моё рядом с ним – тоже.

Как-то раз к Арсению №2 приехала мать. И почему-то ей захотелось посетить место работы сына. Вообще, лепрозорий был закрытым учреждением, и туда не пускали посторонних, но Саша – добрый человек, поэтому пустил мать Арсения в стационар. Ради приличия она надела маску и белый халат.