Моя душа постоянно болела и ныла, как сплошная незаживающая рана, и я выплёскивал эту боль в свою музыку, но её от этого не становилось меньше. Я ходил к гипнологу, регрессологу и экстрасенсу, но это не дало никаких результатов. Они пытались направить мой внутренний взор далеко в моё подсознание, чтобы найти корни моих проблем, которые, как они считали, уходили в глубокое детство или даже в предыдущее воплощение. Но скажу сразу, в реинкарнацию я никогда не верил. Я не увидел ничего, кроме серого клубящегося тумана. А чувства… Их природу я и сам не понимал.

Ещё в глубокой юности я понял, как мучительны для меня вечера в одиночестве, когда нет репетиции или спектакля. После окончания консерватории я работал дирижёром. Когда выдавался такой свободный вечер, я посвящал его сочинительству. Сочинял и одновременно страдал. Я не мог позволить себе сорваться с места и побежать в какой-нибудь близлежащий бар, чтобы найти собутыльника и утопить свою тоску в алкоголе, – я раз и навсегда решил для себя никогда не употреблять спиртное. А почему? Да потому, что от него становилось только хуже. При опьянении грусть становилась ещё невыносимее и накидывала свою удавку мне на шею. Наверное, таковым было свойство моей нестабильной психики. Поэтому в какой-то момент я решил вообще не пить. Это решение мне одновременно и помогло, в плане здоровья, и навредило во взаимоотношениях с другими людьми, так как непьющий человек всегда выбивается из любой компании, и ему трудно наладить эмоциональную связь с собеседником. Иными словами, он становится менее коммуникабельным, а я и так слыл затворником и имел довольно нелюдимый характер. Радоваться я совершенно не мог: хоть с алкоголем, хоть без. Праздновать что-либо, смеяться, веселиться являлось для меня чем-то противоестественным и совсем не нужным. Я считаю, что прожил скучную, неинтересную жизнь. Даже не прожил, а тупо просуществовал. Мне всего тридцать, но кажется, что она уже позади. Она пролетела у меня перед глазами, как сон. Ничего толком не осталось в памяти. Только вечная не проходящая тоска без причины и повода. Теперь я не знаю, как жить дальше.

И всё это он заявлял, как было сказано выше, в тридцать лет! Арсений №2 рассказал это всё в один из вечеров, когда Балдуину было плохо, и мы с ним не могли общаться. За окном лил дождь, выл шквалистый ветер. Капли, швыряемые ураганом, неистово били в оконные стёкла. А у меня в руке грелась чашка с ароматным чаем, который заботливо сделал Арсений. У окна на мольберте стоял недорисованный портрет любимого, накрытый чёрной атласной мантией, а в голове не было ни одной мысли, кроме мысли о дожде. Арсений никогда не занимал моей головы дольше минуты.

– Не получится ничего у нас, – вдруг сказала я ему.

– Почему?

– Потому, что я тебя не люблю, – просто ответила я.

– А Его любишь? Что там можно любить…

– Всё.

Мы замолчали, вслушиваясь в музыку дождя.

– Мара! – наконец не выдержал Арсений №2. – Ты подвергаешь себя смертельной опасности рядом с ним! И всё ради чего?

– Мы все подвергаем себя опасности.

– Ну, мы с врачами хотя бы получаем за это деньги, а ты…

– Не всё измеряется деньгами, Арсений.

– Конечно, не всё, но у нас нет выбора, понимаешь: ни у меня, ни у врачей. Это – единственное место, где можно нормально заработать. А ты находишься здесь добровольно, каждый день рискуя заразиться, и тебе за это даже не платят!

– Я здесь ради Балдуина!

– Что тебя ждёт рядом с ним? Посмотри на себя! Ты ведь молодая, красивая девушка! Умная, талантливая…