Вгоняет член раскаленным поршнем. Каждый мой вдох и выдох сопровождается стоном и новыми слезами. Острая струна натягивается и рвется, разрезая внутренности спазмами, а они расцветают судорогами и криками. Последние резкие и короткие фрикции, и Адам вжимается в бедра, врастая в мои конвульсии пульсирующим огнем. Его рык обращается в гул, а поцелуи в ожоги.

Всхлипываю, когда Адам с глухим стоном выскальзывает из меня, и оседаю на пол к его ногам, пребывая где-то на грани реальности. Вытираю слезы дрожащей рукой и отползаю к холодильнику. Между ног тянет.

— Сэндвич, — Адам с хрустом разминает шею, подбрасывает нож в воздух и ловко его перехватывает за рукоять.

Наблюдаю за тем, как он режет хлеб, ветчину и меня окатывает дрожь ужаса. Моя первая близость случилась на кухне с мужчиной, о котором я ничего не знаю. Я не так хотела.

— А как ты хотела? — Адам невозмутимо раскладывает тонкие ломтики ветчины на хлеб.

— Точно не на кухне… — шепчу я.

— А где? — Кидает на меня беглый и любопытный взгляд. — Дай угадаю. На шелковых простынях и лепестках роз? И при свечах?

— А что в этом плохого? — медленно моргаю я. — Красиво, романтично…

— Прелесть секса не во всей этой мишуре, Эни, а в оргазме, и ты его получила, — Адам скалится в улыбке и кидает сэндвич на тарелку. — Охренительно громкий и сильный оргазм, а романтики зачастую очень плохи в сексе, поэтому и прибегают к отвлекающим маневрам. Чтобы задобрить неудовлетворенную женщину.

— Ты просто деревенщина…

— И ты кончила от члена этого деревенщины, — подходит и протягивает тарелку с сэндвичем, — на кухне среди кастрюль и сковородок. В этом тоже есть своя романтика. Деревенская и внезапная романтика.

Я улавливаю запах ветчины, и рот полон слюней. Желудок отзывается на аппетитный запах сэндвича тихим урчанием, и Адам самодовольно улыбается. Он понял, что я голодная до того момента, как это осознала я. Подхватываю с тарелки сэндвич и зло поджимаю губы.

— Ешь, — отставляет тарелку, садится на стул, широко расставив ноги, и щурится. — Когда голоден, то надо покушать, Эни.

— А ты будешь смотреть?

— Да, — ухмыляется. — Или ты даже кушать стесняешься?

— Я тебя стесняюсь, — зло бурчу я.

— Можно уже не стесняться, — хмыкает. — Разве нет?

Кусаю сэндвич. Медленно прожевываю, глотаю и вскакиваю на ноги. Меня немного ведет в сторону. Адам недоуменно вскидывает бровь, но нож медленно убирает с края стола:

— Это бессмысленно, Эни.

— Мне завтра надо на пары!

— Нет, не надо.

— Да ты, гад такой, хоть знаешь, сколько я сил потратила, чтобы поступить?! — топаю ногой. — У меня ведь стипендия! Общежитие! и я всего лишусь из-за твоей морды бородатой?!

В ярости швыряю сэндвич в лицо рыкнувшего Адама и срываюсь с места. Да ни один мужик не стоит моего образования! Я должна быть завтра в университете и чхать я хотела на то, что меня похитили!

8. Глава 8. Кошмар продолжается

Я в лесу, и почти ничего не вижу, однако в стволы не врезаюсь, а под босыми ногами — мягкий и влажный мох. Никаких острых камней, иголок, веточек или корней, о которые можно споткнуться, будто густая чаща выстилает передо мной ковер, чтобы я не поранилась.

— Эни! Вернись!

Это все-таки сон. Даже в городском парке, если уйти чуть вглубь, можно напороться на колючие кусты, ногу подвернуть, подошву ботинка проткнуть острым камнем, а я тут хаотично бегаю и давно могла, например, нырнуть в заросли шиповника.

Останавливаюсь. Лунный свет пробивается сквозь ветви и легкий туман полосами, где-то ухает сова и шелестит ветер. Я должна проснуться. Либо я, действительно, стала жертвой маньяка в переулке и попала в странный лесной ад.