— Значит, не сон…

— Доброе утро. Завтрак почти готов. Воды в бутылке хватит… Нужно собираться.

— За нами следят?

— Что? — утирая последние капли крови, сощурился и удивился такому замечанию. — Следят?

— Ну… да, — Вика жадно посмотрела на жареного зайца и облизала губы. — Следят. Мне так кажется. Или у меня паранойя. Теперь везде буду видеть вашу братию.

— Ешь давай, быстрее. Не стесняйся. Я уже позавтракал.

Вика укоризненно посмотрела на мелкие брызги крови, которые я пропустил. Встала и как-то нервно, неуверенно подошла к костру. Чувство голода оказалось сильнее. Я лишь усмехнулся.

— Твой дедушка тебя обижал?

— Обижал? — Вика облизывала жирные пальцы, исподлобья смотря на меня. — С чего ты взял?

— Ты всю ночь об этом твердила. Он делал тебе больно…

Девушка вдруг смутилась, повернулась ко мне боком и села по-турецки, поглаживая запястьем предплечье левой руки. Приговаривая зайца, Вика ела аккуратно и быстро, явно стесняясь моего внимания. Я не стал ее нервировать. Нужно было не только вещи сложить, но и прибрать за собой, костер потушить и прикопать.

— Дедушка мне никогда больно не делал. Это все печка, — Вика бросала кости в костер. Обглодала она их паршиво, армию голодающих такими остатками накормить можно. — Мне было четыре, кажется. Я заигралась и прислонилась плечом к буржуйке. Прикипела я к ней знатно. Маленькая, кожа нежная. До сих пор помню тот мерзкий запах. Дедушка мне долго повязки менял, потом еще и мазь свою маме дал. Чтобы рука лучше заживала.

Вика доела и устало отложила зайца на лист лопуха. Вновь облизывая пальцы и косясь на меня, девушка не понимала такого моего интереса. А мне казалось, что этот сон не зря девушку беспокоил. Дело не только в травме.

— Я потом даже рада была. Шрам получился красивый, ровный. Дедушка постарался, зато мерзкое родимое пятно исчезло. Сама его не помню, но на фотографиях оно выглядело жутко.

— Родимое пятно? — от волнения даже бросил сумку. Подошел ближе и с рыком переспросил. — Какое пятно?

— Такое… след напоминало. Черное. На нем еще волоски росли.

Я захотел посмотреть на шрам прямо сейчас, сию минуту. Подошел к Вике и схватил ее за рукав, рывком поднял на ноги и начал стягивать толстовку. Ворот был широким. Девушка возмущенно сопела и пыталась остановить меня.

— Эй! — Вика била меня по руке, цепляясь за толстовку. — Оставь меня! Что ты делаешь?

Ткань трещала, а я жестко схватился за хрупкое плечо. Шрам не сильно бросался в глаза, он казался бледным пятном, чуть неровным и шероховатым. Под моим взглядом оно обретало новые формы. Вся Вика была окутана серебристой дымкой, сияющей, переливающейся. В моем сознании ее аромат выглядел именно так. А этот шрам… Будто рваная дыра. Будь тут метка, она бы фонтанировала запахами, она была бы центром всего. Запах Вики не изменился, но без метки…

— Он выжег тебе метку. Уничтожил ее! — разъяренно выдохнул и отпустил девушку. Та отшатнулась, натянула ворот толстовки почти до подбородка и шагнула назад. — Как? Как он это сделал? Зачем?!

— Ничего он мне не выжигал! Я не понимаю, о чем ты?

— Твой дедушка. Кто он? Что ты о нем знаешь?

— Он мой дедушка! Он не сделал бы мне больно!

— Но он сделал! — я рыкнул, буравя взглядом Вику. — Ты одна из нас. Это значит только одно: твои родители, один из них, как и твой дедушка — тоже родились под знаком зверя.

— Моя мама парикмахер! Она стрижет людей машинкой и ножницами, а не когтями! Ночью она в зверя не обращалась. Что за бред ты несешь?

— Это не бред. У тебя была метка. Значит… Значит, где-то у тебя есть партнер.