Путь к заветной цыганской заимке пролегал по лесной дороге, уходящей на север от Обора. Дорогу пересекал неглубокий каменистый ручей. И именно на дне ручья совершенно незамеченными оказались самодельные шипы из толстой проволоки, пробившие оба передних колеса «тойоты».

Помрачневший Александр сдал назад, благо что у машины был задний привод, и съехал на обочину в кусты. Когда он обошел кругом автомобиль и оценил повреждения, из его немногословных уст вырвалось емкое и лаконичное ругательство. Затем на плоском лице воцарилось обычное спокойствие – он ждал указаний от пребывавшего в замешательстве столичного контролера.

Сухарев взглянул на экран смарт-часов, прикинул расстояние до Обора – сети, чтобы включить онлайн-карты, не было – и решительно зашагал через речку. Задерживаться еще на день в этой дыре ему не хотелось, а до цыган, если верить деревенской тавернщице – почему-то это слово показалось ему наиболее подходящим для рассказчицы из закусочной – тут было не более трех километров. Как от Третьяковки до Нескучного сада, каких-то полчаса энергичной ходьбы. Водитель, не имея возражений, подтянул дорогие джинсы, привезенные женой-челночницей из китайского Фуюаня, и поплелся через ледяной поток за важным пассажиром.

Через десять минут пути, когда дорога огибала лесистый холм, наверху, в кустах орешника, послышался шорох, и с металлическим звоном под ноги путникам упало нечто блестящее. Пока нанаец инстинктивно выхватывал из кобуры травматический пистолет и шарил узкими глазами в поисках источника шума, Сухарев наклонился и поднял металлический предмет с земли.

– «За отвагу. СССР», – прочитал он медленно вслух надпись на потемневшем от времени кругляше, и тут рядом упало еще несколько медалей.

Следом из кустов появилось смуглое исцарапанное лицо, принадлежавшее ребенку неопределенного пола. Большие черные глаза и широкие губы навели Сухарева на предположение, что это цыганенок. А уж когда ребенок заговорил, стало ясно, что это цыганская девочка.

– Эй, куда идете?! – звонко, с сильным восточным акцентом, выкрикнула девочка – на вид ей было лет двенадцать.

– На заимку, за рыбой, – ответил молодой человек, с любопытством разглядывая неожиданную обитательницу леса.

– Врете! Ваши пришли – всех побили, порезали, дома порушили, машины пожгли! Не стыдно вам? Вот медали, ордена! Мы в войне за вас сражались, а вы – неблагодарные!

– В войне? Это что ж, тебе девяносто лет? – усмехнулся Сухарев.

– Не мне, а дедушке Мише, – обиделась маленькая цыганка.

– Ну так покажи, где твой дедушка. Мы из Москвы, пришли разобраться, что тут происходит.

– Нет вам веры, русским.

– А кто тут русский? – удивился Сухарев и повернулся к луноликому водителю. – Вот ты – русский?

– Ага, – уверенно кивнул нанаец.

Представитель департамента контроля качества засмеялся, собрал валявшиеся на дороге медали и зашагал дальше по дороге, не обращая внимания на ругань и причитания юной цыганки. Водитель не отставал, но постоянно косился на бредущую сбоку по пригорку девочку, держа руку на кобуре.

– Следов много, – сказал он мрачно, поравнявшись с боссом.

– Ну так тавернщица так и говорила. В едином революционном порыве, или что-то вроде того.

– Мои дядья поехали за подмогой! Когда вернутся, вам всем не поздоровится! – сыпала угрозы тонким голоском цыганка, не отставая ни на шаг.

– Тут вообще много цыган? – поинтересовался Сухарев у нанайца, на что тот один раз отрицательно мотнул головой.

– В мою деревню азербайджанцы приходили, в рабство уводили, в лес, на промысел. Но мы от них отбились потом. Армяне приходили к соседней общине – мы и им помогли отбиться. А цыгане только в Хабаровске есть.