Ага-ага, сама знаю, что я молодец. Ну а дальше-то что?

Жертва скульптора отбирает у меня ношу и разворачивается к клиентскому лифту.

— Спасибо вам большое, мне так неловко, я бы и сама до тридцать восьмой их донесла, — иду за ним следом, невзначай рассекречивая конечный пункт маршрута.

Может, если я доставлю Гесса вот прямо сейчас к Вязьмину в квартиру, скульптор от меня отстанет и дальше справится сам?

Нажимаю кнопку вызова — у Григория же руки заняты, — и двери кабины мгновенно открываются.

Заходим, и я жму на кнопку четвёртого этажа. Стою, совершенно не ожидаю подвоха, обдумываю, что бы такое будущему Аполлону сказать. А он смотрит на меня в это время так, будто съесть хочет, и мои мысли путаются. На меня ещё никто так не смотрел. Теряюсь, не знаю, куда себя деть и, наверное, краснею.

Мечтаю уже поскорее доехать, чтобы начать дышать нормально, но тут где-то между третьим и четвёртым этажами все меняется. Ведра оказываются на полу, а Гесс у приборной панели с кнопками. Его красивые длинные пальцы ощупывают кнопки и, найдя нужную — нажимают. Последнее, что я вижу, прежде чем гаснет свет — его мускулистые загорелые руки.

Они же, по всей видимости, обхватывают мои щеки, а губы — вот на них я посмотреть не успела — впиваются в мой рот, затыкая его властным поцелуем.

От неожиданности хватаю Гесса за плечи, как будто обнимаю, и он хрипло стонет. На меня накатывают странные ощущения. Даже страшно становится за свой рассудок. Это какое-то дичайшее возбуждение! Предел, когда начинает бить дрожью все тело, и не остаётся сил ни на что, кроме как сплетаться языком с языком этого сильного, вкусного мужчины. Он гладит моё податливое тело большими ладонями и овладевает, овладевает моим ртом, будто не целует, а…

Не знаю, чем бы дело закончилось, но у меня звонит телефон. Резко. Как гром среди ясного неба! Вернее, как гром в тёмной-претёмной преисподней. И я прихожу в себя. Отталкиваю Гесса и шарахаюсь от него в угол кабины.

— Что вы себе позволяете?! — шиплю. — Немедленно запустите лифт!

Закричала бы, обругала, но горло сдавило спазмом. А Григорий только тихонько хрипло смеётся, царапая моё нутро этими звуками, и подчиняется, запускает лифт. Свет зажигается, и кабина продолжает движение. Гадкий кобель совершенно невозмутимо смотрит на меня, будто ничего особенного не сделал. Слов нет от подобной наглости!

Как только двери открываются, я первой подхватываю ведра и вылетаю прочь под несмолкающий рингтон.

Да ну их нафиг этих придурошных олигархов!

На звонок я так и не отвечаю — прекрасно знаю, кто это там такой нетерпеливый трезвонит. И правда. Не успеваю даже в дверь ногой постучать — руки-то заняты, — как телефон затыкается, и она распахивается.

Вязьмин встречает нарядный — в черном шелковом халате с запахом — и с какой-то глупой, полной предвкушения улыбкой на лице. Но она исчезает, как только скульптор понимает, что я явилась одна.

Куда там делся Гесс, я не имею понятия. То ли в лифте так и стоит, то ли вышел и пошёл в свою квартиру (она тоже на четвёртом) — мне спиной не видно.

— Впустите? — угрюмо спрашиваю Богдана Алексеевича, который так и стоит, перекрывая вход.

Он отмирает и отходит в сторону, и я тут же залетаю в квартиру. От злости, возмущения и резкого всплеска всех на свете гормонов меня продолжает поколачивать. С силой грохаю ведра на пол. Они хоть и пластиковые, но всё равно получается шумно и доходчиво показать степень своего бешенства.

— Что случилось? — удосуживается поинтересоваться мой наниматель.

— Катастрофа! — выпаливаю я, развернувшись к нему, и гневно смотрю в глаза. — Ваш Аполлон на меня набросился в лифте и поцеловал!