Забор заплели лианы и плющи. И тёмно-зелёный покров из мха, расшитого бахромой висячего папоротника, заполнившего швы между камнями, был похож на бархатную накидку.

Эмбер сделала шаг, другой…

И хотя здравый смысл подсказывал, что ей не нужно туда идти, не нужно этого видеть: не сегодня, Эмбер! Не сейчас! Но, словно кролик, смотрящий в глаза удаву и идущий навстречу своей погибели, она не в силах была заставить себя остановиться.

Сквозь щель в осыпавшейся кладке она разглядела кусок заросшего двора, извилистые ленты корней сейбы, взломавшие гранитные дорожки, и покрытую слоем старых листьев и веток подъездную аллею. В зелени филодендронов* утонул фонтан и статуя феи воды, которую отец поставил в центре большой мраморной чаши специально для Эмбер.

Все окна в доме были закрыты ставнями, с которых давно уже слезла голубая краска. Лианы пробрались и по фасаду, а крыша сплошь поросла мхом. Двор выглядел давно заброшенным, и лишь птицы, радостно посвистывая, перелетали с ветки на ветку.

В этом доме никто не жил с тех самых пор…

Это место проклято…

Последний дом на улице, на самом краю обрыва, с балконом, опоясывающим второй этаж, с которого открывался потрясающий вид на Лагуну…

Эмбер дёрнула калитку – заперто. На воротах огромная цепь и такой же огромный замок. Замок заржавел… Петли заржавели…
Всё давно заброшено.

И только красный крест в круге нарисован на заборе свежей краской, поверх такой же, выгоревшей на солнце. Знак того, что в этом доме когда-то была чёрная гниль. Никто в своём уме не полезет сюда. Именно поэтому дом пустует так много лет и до сих пор не разграблен мародёрами. Чёрная гниль убивает очень страшно, и её споры могли сохраниться внутри. Люди так думают. И те, кто нарисовал этот знак, знали, как отвадить от места преступления любителей лёгкой наживы. А уж потом легенда так и осталась жить усилиями городской лекарской службы.

Пальцы стиснули прутья решетки, и Эмбер прислонилась к ней лбом.

Ненависть, жгучая и едкая, как кислота, прорвалась изнутри и попала в лёгкие. И казалось, что она вдыхает яд, а выдыхает ещё больший яд. Ей отчаянно хотелось плакать, но сегодня слёз не было. Внутри всё словно высохло, даже горло не способно было исторгнуть рыдания. Лишь болело от накатившего спазма.

Эмбер закрыла глаза и прислушалась. Если постоять так некоторое время, вдыхая запах цветущего жасмина, чувствуя пальцами знакомые завитки на калитке, слушая посвисты птиц и призывая воспоминания, то можно ощутить малую толику того, настоящего тепла её дома. И на какое-то мгновенье ей показалось, что она это чувствует, что, открой она глаза сейчас, всё исчезнет: эти лианы, мусор на дорожке, облупившаяся выгоревшая краска, мох на черепице крыши и двенадцать лет скитаний…

Она толкнёт калитку, и ей навстречу выйдут отец и брат, и няня Уруа…

Но никто не вышел.

Цокот копыт разрушил паутину воспоминаний, заставив Эмбер оторваться от прутьев решётки и спрятаться за ветви хлопкового дерева, нависшие над дорогой из-за забора.

К какому-то дому выше по улице подъехала коляска. Эмбер слышала, как открылись ворота, чьи-то голоса и смех, и сжала руки в кулаки, вонзая иглу в ладонь.

Ей нужно погасить эту ненависть, нужно успокоиться. Ей нужно идти к своей цели, а не стоять здесь, отчаянно пытаясь увидеть призраков прошлого! Потому что ничего нельзя вернуть. Не вернуть, Эмбер!

Тума−ту о-ама. Уама−ама…

Она шептала и шептала, но мантра утратила свою силу. И игла, вонзившаяся в руку, тоже не помогала. Эмбер ощущала боль, но боль в руке была сама по себе, а та, что внутри… та, что внутри, была сильнее. Она глотала воздух маленькими глотками, но как будто что-то мешало дышать. Быть может, прошлое? В лёгких вместо воздуха осталась только ненависть…