Однако среди тех, кто ждал приезда короля, в Туре была одна особа, ожидавшая его с особым трепетом – Бертрада, прекрасная графиня Анжуйская, супруга сюзерена Анжуйского дома. Этот визит на самом деле был исключительно делом ее рук, и она возлагала на него большие надежды…

Несколько недель назад Бертрада, не в силах больше сдерживать свое жгучее любопытство, отправила Филиппу письмо, о котором можно лишь сказать, что оно было довольно необычным, так как замужняя женщина обращалась к женатому мужчине. Вкратце его содержание было таково: «У меня неудачный брак, я несчастлива в любви, ибо я, хотя никогда с вами не встречалась, люблю вас и поклялась, что не буду ни телом, ни душой принадлежать ни одному мужчине, кроме вас…»

Подобные признания поражают воображение, даже если ты женат, даже если ты король – но особенно если ты Филипп I. Этот французский король был человеком, мягко говоря, необычным. Сын Генриха I и русской княгини Анны Киевской (единственный случай, когда русская женщина стала королевой Франции), он унаследовал от матери ослепительную славянскую красоту, неистовый характер, имя Филипп – византийское и крайне редкое во Франции, где короли больше склонялись именовать себя Людовиками – и, разумеется, славянское обаяние. То обаяние, что навевало грусть на многих женщин в королевстве и приводило в восторг нескольких скромных счастливиц.

Однако этот белокурый великан, сложенный как бог, и могучий, как медведь, был с пятнадцати лет женат на розовой и пухленькой Берте Голландской, которая с годами превратилась в жирную, краснолицую бабу. Она ему родила (не без труда, ибо первенца пришлось ждать восемь лет) двоих детей: Людовика и дочь Констанс, которые уже с детских лет явно проявляли склонность к материнской полноте.[2]

Легко понять, что Филипп, большой поклонник чистой красоты, как и его мать, с восторгом принял своеобразный зов о помощи, с которым обращалась к нему графиня Анжуйская… тем более что Бертрада славилась своей красотой. Сеньоры и менестрели наперебой восхваляли блеск ее карих глаз, иссиня-черные волны кудрей, изящество походки, гибкое тело и совершенные черты лица. Скоро король не смог сдержать нетерпения и известил своего вассала о том, что нанесет ему визит вежливости, сославшись на давнее желание побывать в таком богатом плодородном и столь искусно управляемом владении. Фульк, испив королевской лести, распушил перышки, поднял на ноги всех своих слуг и вассалов, чтобы полностью оправдать восхваления Филиппа.

Можно было бы пожалеть злосчастного слепца, если бы Фульк был человеком симпатичным. Увы, ему не дано было пробуждать симпатию! Подданные, хорошо знавшие графа, дали ему прозвище Мрачный, иначе говоря, Злой или Ворчливый. В случае Фулька подобное прозвище скорее было благозвучным эвфемизмом.

Первым убедиться в этом смог его старший брат Жеффруа Бородатый. Недовольный тем, что он получил в удел Сентонж, тогда как Жеффруа досталась львиная доля семейных владений – Анжу и Турень, грубый Фульк взял быка за рога: с мечом в одной руке и с личным стягом в другой он пошел войной на брата. Вероятно, Фульк оказался лучшим воином, ибо Жеффруа, наголову разбитый и взятый в плен в Бриссаке, попал в застенки брата, где на протяжении тридцати лет, до самой смерти мог предаваться раздумьям о дурном нраве младшего брата. Фульк между тем занял его место.

Трем первым женам графа (Бертрада была четвертая) повезло с мужем не больше, чем Жеффруа – с братом. Хильдегарда де Божанси умерла от изрядной взбучки, которую собственноручно задал ей нежный супруг в легком приступе дурного настроения. Двух других, Эннэгарду де Бурбон и Аренгарду де Кастийон, постигла не лучшая участь. Фульк избавился от них самым благочестивым образом: он расторгнул брак, и теперь обе женщины предавались в монастыре унылым воспоминаниям о своем придирчивом муже.