– Погоди. Не надо дальше, – прошептал он.

– Почему? – удивилась она.

– Я немного переведу дух.

Руки не слушались его, в горле пересохло.

– Не торопись. Я хочу рассматривать это ближе.

Он зажёг керосиновую лампу и поставил её на прикроватной тумбе. Помимо лампы, он поднес к её кружевам свечу. Пальцы прикоснулись к бретелькам сорочки. Он медленно потянул их вниз и обнажил её нежную грудь. Да, груди этой девушки оказались чрезвычайно маленькими. Это были мягкие на ощупь, белые бугорки с овалами припухших, расплывчатых сосков. Он наклонился к одному из них и, ухватив пальцами тёплую плоть, стал нежно целовать её и слегка покусывать. Ровно до тех пор, пока сосок не затвердел у него на кончике языка. Это было восхитительно. Он почувствовал прерывистое дыхание Аннушки.

– Подожди… – шептал он самому себе… – Не торопись же…

Хотя, она никуда не торопилась, а всё так же стояла на одном месте, покачиваясь от лёгкого головокружения.

– Т-ш-ш, – шикал он, поднося свечу к соскам и рассматривая их пристально.

Он чувствовал, как в его жилах закипает кровь. Ему казалось, что ещё минута, и он сорвется и осатанеет от страсти. Мысленно он готов был сжать это нежное тело до боли и хруста. И он обнял её. Обнял так, что она потерялась, почти растворилась в его сильных руках невесомостью тающей плоти. Её тонкие ладони легли ему на плечи, а он не ощутил их веса. Их просто не было. Это было вовсе не касание рук. Это было касание птичьих крыльев. Пламя свечи делало зыбкими все контуры. Её распущенные золотистые волосы казались лёгким дымом, стекающим с узких плеч.

– Ты очень худенькая. Я буду тебя кормить, – шептал он, жадно ловя её губы.

– У тебя ничего не выйдет, – отвечала она, задыхаясь.

– Почему?

– Я вообще не ем.

– Ты заболеешь чахоткой.

– Пусть. Зато, я никогда не буду толстой…

– Глупая… Какая же ты глупая девочка. Я стану кормить тебя насильно.

– Нет, – замотала головой Аннушка.

Он подхватил её на руки и бросил на кровать. Она исступленно закрыла глаза и легко раздвинула ноги, так, словно и вправду была балериной.

А дальше он осатанел от страсти…

И сам не заметил, как провел с ней сразу двое суток. А в конце всего этого времени он был ошеломлен совершенно неистовым темпераментом его фарфоровой чаровницы.

Аннушка оказалась очень ненасытной в постели.

После двух суток, проведенных ими в сплошном похотливом угаре, решено было снять ей более дорогую и роскошную квартиру на Гороховой. Недалеко от его собственной квартиры, в пятнадцати минутах ходьбы. Чтобы ему не нужно было даже вызывать извозчика. Ибо жить вместе было неприлично. Все-таки он был женатым человеком.

Иногда он проводил на Гороховой не только сутки. Он оставался там неделями.

С каждым днём Аннушка всё более сводила его с ума. Когда он видел её узкую спину, маленькие груди, увенчанные остренькими розовыми сосками, нежный плоский живот, длинные стройные ножки, он терял голову от страсти. Она красиво улыбалась и хохотала самым прекрасным смехом. Её смех походил на звон серебряного колокольчика. Она редко уставала от постельных ласк. Лишь иногда на её лице появлялась чуть измученная гримаса, и она шептала:

– Уходи. У меня уже всё болит…

И вот эти самые откровения и вызывали в нём такую нешуточную волну вожделения, что у него темнело в глазах. А после, вконец обессиленную, он относил её на руках в уборную. Словно куклу, он окунал её в ванну, наполненную тёплой ароматной водой, и с восхищением смотрел на тонкий контур ее белоснежных, почти детских ручек с изящными пальчиками и миндалевидными блестящими ноготками. Он падал на пол, прямо на керамическую плитку уборной, и с наслаждением целовал её мокрые, пахнущие мятой и монпансье ладошки. Потом он вставал и присаживался на бортик. С томной улыбкой она смотрела на него и выуживала из пены узкую ступню.