– Что это ты так равнодушно говоришь о нем?

Голос еще был сонный, но уже немного насмешливый.

– А почему мне не говорить о нем равнодушно? – спросила она обиженным голосом.

– А потому, что ты все время так восхищалась, так кричала о нем.

– Я очень ценю его талант… но почему я должна восхищаться им самим?

– Он очень красив.

– Не нахожу, – пристально рассматривая пестрые лоскуточки, отвечала она.

– Неужели? Он высок, строен, у него красивые глаза, красивый рот, ему бы сбрить бороду… Я люблю серые глаза у смуглых брюнетов. Мне нравятся его брови, приподнятые у висков, как и углы глаз… А когда он снимает пенсне, у него глаза делаются рассеянно-наивными, это удивительно идет к нему. У него в лице какая-то милая смесь мужества и ребячества, утонченности и здоровой простоты… Может быть, эта простота тебе и не нравится?

– Ах, я не имела времени так подробно его рассматривать, и потом, он наверное неглубокий человек.

– Почему ты это заключаешь?

– А потому, что на него совершенно не подействовала та ужасная драма, которая произошла в его семье. Я нечаянно заговорила об этом и сама испугалась, что дотронулась до такой ужасной раны, а он… он мне предложил пробежаться по площади Согласия, – с негодованием воскликнула Дора.

С дивана послышался смех.

– Ах, как это славно! Неужели ты не побежала?

– Какие глупости!

– Вот эта экспансивность детская, милая – очаровательна в нем. На этого человека можно положиться, я уверен, что он понимает и дружбу, и любовь, и понимает серьезно. Счастливая эта Варвара Трапезонова!

– Что?! Почему? – вдруг сделала она резкое движение.

Книжечки, которые она машинально складывала пирамидкой, разлетелись по столу.

– Потому, что он в нее влюблен.

– Откуда ты знаешь?

– Я упомянул о ней при нем, он смутился и покраснел. Это было так мило, что мне захотелось поцеловать его… А это была бы хорошая пара – вот поспособствуй этому браку, ты так любишь устраивать свадьбы… Они оба, верно, по робости не решаются высказаться.

Она молчала, пристально рассматривая на свет образчик.

– А, может быть, и рарá Трапезонов мешает? – опять сказал он.

– Ах боже мой, какое же мне дело!

– Варвара твоя подруга.

– Какая она мне подруга? Это холодная, деревянная девушка! У нее нет никаких чувств, и я поздравляю Ремина с выбором!

– Знаешь, я не допускаю, чтобы какая-нибудь женщина могла устоять перед Реминым, если бы он полюбил ее. Просто он робок, заставь его сделать первый шаг.

– Это не мое дело, меня это не интересует. Ах, уже половина седьмого, я велю подавать обедать.

Она встала и быстро вышла из комнаты, забыв запереть дверь.

От движения воздуха под лампой, словно умирающие мотыльки, слабо трепетали пестрые лоскуточки.

Леонид Чагин встал, подошел к столу и, посмотря на них несколько времени, вдруг тихо произнес:

– Тоже шевелятся. – И с улыбкой смешал их своей тонкой, нежной рукой.

– Я страшно люблю костюмированные балы, не маскарады, где под масками люди мистифицируют один другого, а именно костюмированные балы. Люди те же, вы их знаете, но с костюмом что-то вдруг изменилось в них, проявляются черты характера, которых раньше не было заметно.

Ремин говорил оживленно.

– Я люблю костюмы, мне кажется, что костюм может придавать человеку свои характерные черты. Один мой товарищ, очень скромный и вялый юноша, оделся мушкетером, и вдруг его движения, даже голос как-то изменились. Человек всегда актер в душе.

– Нет, – сказал Чагин, – я думаю, это сложнее, гораздо сложнее. Мне кажется, что у человека не один, а десять характеров. Соединяясь в один облик, который мы видим, эти характеры мешают друг другу проявиться в полной мере. Читали вы забавный рассказ Стивенсона «Доктор Джекил»? Вот там человек отделяет свое дурное начало в другого человека.