– Что вы, Чагин, хотели сказать вашим анекдотом? – слегка побледнев, спросила Тамара.

– То, что я никак не могу понять, по каким дням мне считать вас дамой. Женщина может быть и резкой, и бестактной в отношении мужчины – он будет терпеть, но мужчина очень рискует, позволяя себе это. Что я прощу женщине, того не прошу мужчине.

Леонид говорил совершенно спокойно, с интересом вглядываясь в Тамару.

Тамара поминутно менялась в лице, и в эту минуту Ремину она показалась другой. Может быть, тоже русской бабой, в то время, когда она скачет на хлыстовском раденье, – это не противоречило первому облику и характеру: и то и другое в русской душе мирно уживается бок о бок.

Тамара сделала над собой усилие, отвела глаза от лица Леонида и заговорила глухо, но довольно спокойно:

– Раз навсегда, Чагин, знайте, что я никогда не играю мужчины. Я ненавижу и презираю мужчин!

Я женщина, и считаю, что женщина только тогда будет счастливой и свободной, когда мужчина перестает существовать для нее.

Не физическая слабость, не социальные условия делают женщину рабой, а ее страсть к вам, мужчинам.

Та страсть, что влечет мужчину к женщине, страсть покорить и уничтожить – не страшна, страшна женская страсть, – покоряться и уничтожаться – отдавать себя в рабство. Есть и мужчины с женскими свойствами, и ими владеют женщины, лишенные этого проклятия!

– Вы очень бестолково говорите, Тамара Ивановна, – сказал Чагин, но Тамара, не слушая его, продолжала:

– Я не жалею женщину, когда ее бьет мужчина, я не жалею женщину-рабу, так ей и надо! Пусть терпит за свою собачью привязанность. Новую женщину вы не удержите! Она выкинет вас, как ненужный балласт!

– И наступит царство амазонок?

– Наступит царство равных.

– Откроются дома терпимости для женщин? – спросил Чагин. Его лицо теперь было совершенно просто и даже наивно, и выражало искренний интерес наблюдателя.

Тамара слегка запнулась, но потом с азартом крикнула:

– Да! И это будет лучше! Не будет женщина держаться за случайно посланного ей судьбою мужчину, но это будет «пока».

Пока, говорю я вам, она не выкинет совершенно мужчину из своего обихода.

– Тамара Ивановна, должен же я вам задать тот обыкновенный вопрос, который задается в этом случае: «А продолжение рода человеческого?» Или вы мне ответите, как герой «Крейцеровой сонаты», – а пускай его прекратится?

– Нет! Читали вы об искусственном разведении собак и лошадей? Ну вот, – пусть каждая женщина родит по одному ребенку – это будет повинность.

– Девочек будут оставлять, а мальчиков топить?

Тамара вспыхнула:

– Чагин, я не желаю слушать глупостей!

– Да нет, нет, – совсем по-детски искренно сказал Чагин. – Право, я не смеюсь, мне интересно ваше мнение.

Ремин посмотрел на Леонида, думая заметить насмешку на его лице, но никакой насмешки не заметил, лицо его более, чем когда-нибудь, напоминало лицо Доры.

– Топить никого не будут. Все со временем будет как следует. Прощайте, поздно. – И она хотела встать.

– Погодите, погодите, – торопливо схватил ее за рукав Леонид, – а что делать при этом строе нам, мужчинам?

– А черт с вами – справляйтесь, как хотите, или идите к нам в рабы! – сказала Тамара, смотря в сторону. – Поздно, я иду домой.

– А как же наше tournee du Grand Duc? – спросил Ремин.

– Идите одни, если есть охота, я спать хочу! Заходите, Ремин.

– Тамара Ивановна меня не приглашает, – удерживая ее руку, сказал Леонид, – а между тем нам много нужно поговорить, помните наш неоконченный последний разговор на мосту? Я вам принесу еще книгу.

– Не буду я больше читать этой дряни, – поспешно выдернула она руку.