Но вот в эту минуту ее глаза расширились, стали темнее, и в них я увидала что-то мною забытое, что – я не знала, но сразу опомнилась, встала и твердо произнесла:

– Леонид Денисович, ваши шутки заходят слишком далеко.

Он пытливо взглянул на меня и, протягивая мне руку, заговорил быстро:

– Ради бога, не сердитесь, Варвара Анисимовна, я сегодня в настроении говорить и делать глупости, ну сядьте, сядьте, видите, я отодвинулся. Вот Тая гораздо добрее. Правда, Тая?

Он обнял девушку и поцеловал ее в щеку.

– Вы действительно сегодня глупы, Леонид, – сказала она спокойно.

И вот эта девушка усилила мою муку. Чем? А тем, что, глядя на нее, я думала: «И я могла бы быть такой» – она не была влюблена в него, она равнодушно смотрела на него, она была деятельна, она была живая – я мертвая, – а главное – то, что мне казалось, что она «я» моих снов… Дора всегда ее восторженно восхваляла.

«Это замечательная девушка, – говорила она. – Она много зарабатывает, сама себе во всем отказывает и помогает другим. В японскую войну она была сестрой милосердия, перевязывала больных под огнем и даже была ранена. Она страшно начитанна и образованна, совершенно энциклопедический словарь. Леонид без нее обойтись не может, никто другой ему не угождает, она поедет с нами в Париж осенью.

Подумайте – ведь она дочь нашего лакея. Мама очень любила ее мать. Она дала возможность Таисе получить образование и, умирая, поручила нам считать ее за сестру. Ca c'est trops fort[4], но мы oтносимся к ней как к родственнице».

Однажды он выразил желание идти с нами гулять и взял меня под руку.

На шоссе после недавнего дождя стояли лужи.

На мне были надеты белые чулки и белые туфли, я не обращала внимания на то, куда он вел меня, покорно шла, охваченная, подавленная его близостью.

Я смутно чувствовала, что все время попадаю в лужи и что ноги мои давно промокли.

Наконец он остановился и стал восхищаться окружающим видом, я покорно стояла там, где была, в вязкой грязи, и вдруг раздался возмущенный голос Таисы:

– Какая гадость!

Леонид быстро повернулся в ее сторону и насмешливо спросил:

– Вы это о чем, Тая?

Она не отвечала. Она смотрела на меня, щеки ее покраснели, и на глазах блистали слезы.

Через секунду она отвернулась и молча пошла вперед.

С этой минуты мне стало казаться, что Тая – моя совесть, мое собственное достоинство, подавленное чарами злого духа. Я ее избегала и боялась. Ее глаза причиняли мне почти физическую боль.

Кажется, он это заметил, потому что стал требовать, чтобы я сидела в его кабинете, пока он работает с Таисой.

Во время работы он забывал о моем присутствии, но в минуты отдыха он доставлял себе удовольствие мучить нас обеих.

При его издевательствах надо мной Таиса скорчивалась, как от боли.

Это продолжалось, слава богу, недолго.

На третий или четвертый день, вечером, собираясь в город, Таиса вошла ко мне в комнату.

Вошла такая маленькая, худенькая, в своем синем платье с белыми горошками.

– Варвара Анисимовна, – заговорила она. – Я пришла к вам с просьбой. Я девушка бедная, и занятия с Чагиным есть мой хлеб в данную минуту. Если бы вы были добры и согласились не присутствовать в те часы, когда Леонид Денисович отдыхает… а то мне придется отказаться от занятий и лишиться заработка.

Она говорила спокойно, глядя куда-то вверх, словно она говорила самые простые слова.

– Леонид Денисович всегда просит… – начала было я.

– А я вас прошу не приходить, конечно, если это возможно. Потому что мне не нравится служить игрушкой Леониду Денисовичу и изображать из себя какое-то орудие пытки для вас.