Недавно к нам пришел один господин, оказавшийся контрольным чиновником, – я чуть не бросился ему на шею.

Я ужасно рад, что вы не писатель и не художник: приходите к нам – вы будете моим гостем.

Ремин взглянул в светлые глаза своего собеседника и вдруг рассмеялся.

– Увы! Я принужден разочаровать вас: к несчастью, я тоже художник.

– Ах, боже мой! – жалобно протянул молодой человек.

И они оба расхохотались.

– Вы меня заставили быть невоспитанным, но вы сами виноваты, вы сказали мне, что служили в городской управе.

– Да. Я кончил академию по архитектурному классу и служил по желанию отца в городской строительной комиссии.

– Ах, как я попался. Ну вы должны утешить меня и дать мне слово прийти к нам. Не правда ли? – он сказал это ласково, просительно, кладя руку на рукав Ремина. – Мы живем на бульваре Распайль. Вот моя карточка.

Ремин, смеясь, взял карточку и, прочтя имя, написанное на ней, с удивлением взглянул на своего собеседника.

– Вы Леонид Чагин? Не тот ли…

– Ах, тот, тот самый, но ради бога, не будем говорить об эллиптических координатах. Умоляю вас! Это так скучно!

Он говорил это не то досадливо, не то смеясь, совсем по-детски и опять удивительно напоминал свою сестру.

Ремин улыбнулся, но удивление его не проходило, и он смотрел в это лицо с любопытством.

Неужели это Леонид Чагин, известный своими работами по чистой математике, о котором так много говорят в ученых кругах и докторская диссертация которого здесь, в Сорбонне, заняла на целый месяц русскую колонию.

– Простите, сколько же вам лет?

– Ах, много, ужасно много – скоро двадцать восемь, мы с сестрой моложавы до неприличия. Ей это, конечно, нравится, а мне страшно неудобно, – сморщился он. – А скажите, вы выставляете здесь ваши картины?

– Да, в салоне.

– Сестра наверное знает, что и когда вы выставляли. А я, может быть, и видел, но я всегда все перепутаю, перезабуду и попадаю впросак… Вот, кстати, будьте так добры – скажите мне, что пишет этот Приклонский, в каком жанре и какая это величина? У него привычка говорить: «Вы помните: у меня сказано…» А я ничего не читал. Он поднес моей сестре две свои книжки – я раскрыл наудачу и прочел про какую-то даму, которая на трех страницах все «потряхивала роскошными бедрами», а на четвертой вдруг сделалась атеисткой. Я испугался и дальше читать не стал. Расскажите мне про него: я ужасно люблю сплетничать.

– Право, не знаю, что вам сказать… Человек он, несомненно, талантливый, но ему много мешает скудное образование. Раньше он очень нуждался, жил с больной матерью на скудное жалованье, а теперь у него явились деньги, некоторая известность, и он переоценивает и то и другое.

– Да, да, я это заметил, в тех четырех страницах, которые я прочел, была такая фраза: «Она жила роскошно: у нее всегда были за обедом омары, и она всегда одевалась в бархатное платье». Впрочем, может быть, я это читал у кого-нибудь другого? Право, я всегда перепутаю… Вы ездите верхом?

– Да.

– Поедем когда-нибудь вместе, я по утрам катаюсь в лесу.

– Для меня это слишком дорогое удовольствие.

– Пустяки! У меня две верховые лошади… Моя мечта – завести скаковую конюшню… Вообще я все собираюсь заняться наконец делом.

Ремин опять пристально посмотрел на Чагина.

«Зачем он рисуется? И рисуется ли?» – подумал он.

Утро было туманное и холодное.

Мастерская Ремина плохо нагревалась железной печкой с коленчатой трубой, дуло из стеклянной стенки, дуло из-под дверей.

Ремин работал в пальто, окутав шею шарфом.

В окно виднелись крыши домов, купол обсерватории налево и деревья Люксембурга направо – и все это было задернуто беловатой мглой ненастного утра.