Сын старосты откланивается, и я перевожу внимание на слуг. Не придраться — они и вправду с тяжёлыми сундуками обращаются очень бережно. То есть при желании можно найти, за что зацепиться…

Неспешно двигаясь чуть в стороне, я только делаю вид, что контролирую процессию. На самом деле я борюсь с тошнотой и дурнотой. Иголки уже не просто вонзаются в виски, они прокручиваются, и зрение расплывается. Чётко я вижу только прямо перед собой, а по бокам картинка мутнеет, стирается. Мир словно теряет краски.

Не знаю, на каком упрямстве я держусь.

Ещё и солнце припекает макушку, горячо лицу. До меня доходит, что Юйлин жизнь провела в тени в самом буквальном смысле этого слова. От жарких лучей она пряталась под навесами, под зонтиками, широкополыми шляпами и вуалями. В цене кожа белая как снег, и в дополнение к уже свалившимся на меня бедам мне грозят солнечные ожоги.

Но не искать же зонтик.

Процессия движется медленно и, наверное, из-за формы ларей и из-за моего не лучшего состояния, у меня чёткая ассоциация с похоронами.

Сколько мы идём? Расстояние не такое уж и большое, а по ощущениям ползём мы целую вечность, пока впереди не показывается та самая чайная.

— Если вам нужно отдохнуть, отдохните, — предлагаю я слугам. Правда, устала тут я, аж взмокла и дышу тяжело.

— Благодарю вас, юная госпожа!

— Чаю всем, — озвучиваю я то, что от меня ждут.

Чаю мне не жалко, даже любопытно взглянуть.

Деревенская чайная и близко не похожа на кафе, скорее сарайчик под бамбуковым навесом. Земляной пол устелен циновками, и сидеть предлагается на них. Столики есть, очень низкие.

Пожалуй, постою — не уверена, что я потом соберу конечности и встану. Мне помогут, но к чему давать лишний повод для сомнительных сплетен? Достаточно того, что в тени мне становится лучше. По крайней мере я снова способна наблюдать и думать.

Сейчас, кроме меня и слуг под навесом никого, но это сейчас.

Из сарайчика выскальзывают две миловидные девицы с подносами. Одеты похоже, только у одной волосы собраны и скручены, а у другой вроде бы тоже собраны, но пучок украшает шпилька, увенчанная ярким цветком. У той, что попроще, поднос нагружен пиалами, а у девушки со шпилькой на подносе только одна пиала и чайник.

— Госпожа заклинательница не побрезгует скромным подношением? — вторая опускает поднос на столик, наполняет пиалу из чайника и с поклоном протягивает мне.

— Благодарю, красавица, — я делаю осторожный глоток и повторяю то, что говорила в доме старосты, — истинный вкус у искреннего гостеприимства.

Чай как чай.

В пакетиках, наверное, хуже.

— Вы слишком хвалите, госпожа заклинательница.

— Передай мои слова владельцу чайной. Кстати, кто же он?

— Мой отец, госпожа заклинательница.

— Наверное, по вечерам трудно управиться со всеми посетителями?

— Справляемся, госпожа заклинательница, — девушка отвечает односложно и явно хочет уйти, а не сплетничать.

Жаль.

Впрочем сейчас действительно не лучшее время для болтовни. Слуги, кто первыми получили пиалы, уже ставят их на столы пустыми, и я расплачиваюсь за чай — иначе им вынесут новые порции, и так по кругу до бесконечности.

Не хочу на солнцепёк…

Я до последнего стою в тени навеса, пока слуги снова поднимают сундуки и вытягиваются в тихоходную процессию.

От чайной до моего нового дома гораздо ближе, чем от поместья до чайной, и остаток пути я почти не замечаю.

Процессия втягивается в разорённый двор, и слуги ставят сундуки прямо под открытым небом. Сказать, чтобы занесли под крышу самого сохранившегося павильона? Или потом, после уборки, позвать мужчин из крестьян? Пока я размышляю, ко мне подходит Кан: