Декадентство не считает грехом каприз. Сулла капризен: «…он производил впечатление человека переменчивого и с самим собой несогласного» (Plut. Sull. 6). Декадентство поощряет неконвенциональный образ жизни. Сулла демонстративно, вразрез с тем, что считалось подобающим государственному мужу, проводил много времени с актрисами, актерами и кифаристками (Plut.Sull. 2; 36). Декадентство балансирует на грани имморализма и цинизма. Сулла позволил себе вырубить священные рощи и присвоить (с туманными обещаниями относительно возмещения) храмовое имущество. И ради чего? Он спешил поскорее взять штурмом осаждаемый город (речь, собственно, идет об Афинах: «…он опустошил Академию, самый богатый деревьями пригород, и Ликей» (Plut. Sull. 12)). Посредством юмора он придавал такого рода действиям некое эстетическое измерение. Например, он послал в Дельфы своего друга, фокейца Кафиса, приказав ему принять каждую вещь по весу. Тот прибыл в Дельфы, но не решался прикоснуться к святыням.
И когда кто-то сказал ему, что слышал, как зазвучала находящаяся в храме кифара, Кафис, то ли поверив этому, то ли желая внушить Сулле страх перед божеством, написал ему об этом. Но Сулла насмешливо ответил, что удивляется Кафису: неужели тот не понимает, что пением выражают веселье, а не гнев, и велел своему посланцу быть смелее и принять вещи, которые бог отдает с радостью (Plut. Sull. 12; пер. В. М. Смирина).
Оценивая характер разнообразных жестов Суллы, следует иметь в виду его образованность: в знании греческой и римской литературы он не уступал ученейшим современникам – это мы слышим от Саллюстия, который не был поклонником диктатора (Iug. 95).
Стремление к раскрепощению, похоже, носилось в воздухе. За Суллой последовали другие римские политики. Словно с цепи сорвались! Даже идейный консерватор Катон вел себя не прилично, но как считал нужным: например, приходил раньше всех в сенат и, пока прочие собирались, – уважаемый римский сенатор! – демонстративно читал какую-нибудь книгу[23].
Впрочем, разнообразие в самовыражении политиков Поздней Республики редко приводило к вариантам, заставляющим вспомнить о декадентстве. Но кое-что в таком духе проникло в более широкие круги. В связи с событиями загадочного заговора Катилины (63 год до н. э.) мы находим у Саллюстия портрет своего рода декадентки по имени Семпрония:
Происхождением и внешностью, мужем и детьми эта женщина была вознесена судьбой; знала греческую и латинскую литературу, пела, играла, плясала изящнее, чем прилично порядочной женщине; знала многое, что влечет к удовольствиям. Что угодно ей было дороже пристойности и стыдливости; трудно было решить, о чем она меньше заботилась – о деньгах или добром имени. Была столь любострастна, что искала мужчин чаще, чем они ее. Не раз нарушала слово, отказывалась от долгов, бывала сообщницей в убийстве… Однако способностями отличалась незаурядными: умела сочинять стихи, шутить, вести беседу то скромно, то нежно, то вызывающе (Sall. Cat. 25).
Римские женщины последнего века Республики – особая и очень интересная тема. По ним сходили с ума, спрашивали их совета, они могли играть существенную роль в закулисной политике. Здесь многое больше похоже на Париж, чем на Афины. И в ряде других отношений личная и общественная, литературная и политическая жизнь Поздней Республики близка к европейской. Но все это, конечно, близость относительная. Так и с декадентскими повадками и настроениями: они были, но несопоставимого масштаба и значения. В рамках римской жизни декадентское поведение осталось в значительной мере привилегией тиранов – Суллы, Калигулы, отчасти Нерона.