По законам литературного жанра мы неизбежно с известной симпатией воспринимаем Энколпия, от лица которого ведется рассказ. А казалось бы, наше нравственное чувство должно этому противиться, поскольку он плутоват, имеются намеки на совершение им кражи, а однажды мы на основании его собственных слов должны заключить, что ему довелось даже, выйдя на гладиаторскую арену, совершить человекоубийство (81). Мы не знаем подробностей, и автор, я уверен, не имеет в виду, что мы должны воспринимать Энколпия как вора и убийцу; вместе с тем моральные категории в нашем отношении к герою имеют минимальное значение.
Иногда о романе Петрония, особенно в связи с описанием пира Тримальхиона, говорят как о сатире – и какая же сатира без осуждения? Но Петроний смеется над Тримальхионом и прочими нуворишами, а не осуждает их. Эта публика – нелепая, конечно, – не лишена даже некоторых симпатичных черт.
Своего рода эстетическим эквивалентом имморализма выступает в «Сатириконе» стихия пародийной игры с разнообразным классическим материалом: мифологическим, литературным, иногда историческим («Коли ты Лукреция – нашелся твой Тарквиний!»[24]). И даже религиозным. Действие романа (по крайней мере в дошедшей до нас части) вращается вокруг религиозного проклятия. Коллизия, не раз использовавшаяся в трагедии. И здесь тоже почти трагедия: Энколпий невольно оскорбил Приапа, и теперь мужская сила всякий раз покидает его в самые неподходящие моменты!
В повествовании полно литературных реминисценций – им суждено регулярно появляться в снижающем контексте. Например, риторскую школу возглавляет человек по имени Агамемнон, а в прислужниках у него – Менелай. Подразумевает ли это полемику с Гомером и его почитателями? Нисколько! Это всего лишь приятная для образованных людей игра со столь знакомым и понятным им материалом. Речи Тримальхиона дают много примеров: «Жили два брата: Диомед и Ганимед; и была у них сестрица Елена» (59). Это не вполне случайная галиматья, призванная лишь изобразить невежество и самоуверенность нувориша. Это изобретательно и смешно: Елена – действительно сестра двух братьев, Диоскуров, чье место заняли столь непохожие друг на друга Диомед и Ганимед в силу созвучного окончания имен. Еще смешнее: «Дедал Ниобу в троянского коня запихивает» (52). Петроний сочинял такие штуки с явным удовольствием – смеясь и предчувствуя, как вместе с ним смеются другие.
Есть, кажется, сфера, не охваченная общей тенденцией. Предоставим слово одному из переводчиков романа:
Широкая терпимость оставляет весьма мало места дидактике. Есть только одна область, которая настолько живо затрагивает Петрония, что он решается выступить в качестве учителя: это – область эстетики. В главе I он высказывает свои суждения по поводу красноречия, в главе V – по поводу литературного образования юношества, в главах LXXXIII и LXXXVIII он перечисляет образцовых художников, наконец, в предисловии к «Гражданской войне» он в аподиктическом тоне излагает принципы эпического творчества[25].
Борис Ярхо, разумеется, прав, обособляя область эстетики. Тем не менее даже там, где мы чувствуем искреннее воодушевление героев и стоящего за ними автора, оно быстро снижается и переводится в регистр двусмысленности. Рассмотрим сцену из жизни двух интеллигентов (83–90). Энколпий приходит в пинакотеку, смотрит картины, восхищается работами старых мастеров. Видит, что входит старец «с лицом, изборожденным мыслью и как бы обещающим нечто великое, а впрочем, не слишком прибранный». Тот объявляет себя поэтом, причем не последним, и, догадываясь о впечатлении, которое он производит, заявляет, что его бедность в полном согласии с его дарованием: