Ухо потом долго горело огнём и даже постреливало. К картам «Егорий Константиныч» больше не притронулся, даже когда опека дядюшки прекратилась. У братьев азарт тоже остыл.

Полный курс учёбы Жуков окончил в 1912 году. Ему в ту пору стукнуло шестнадцать. В автобиографии, написанной для личного дела в 1938 году, он уточнил по поводу своего изначального образование буквально следующее: «Образование низшее. Учился 3 года до 1907 г. в церковно-приходской школе дер. Величково Угодско-Заводского района Московской области[4] и 5 месяцев учился на вечерних курсах при городской школе в Москве, в Газетном переулке. Не было средств учиться дальше – отдали учиться скорняжному делу. За 4-й класс городского училища сдал экстерном при 1-х Рязанских кавкурсах ст. Старожилово Р.У.Ж.Д. в 1920 г.».

Всё здесь символично. Всё неоднозначно. Хотя и всё верно. Учиться на родине было негде. Разве что в уездном Малоярославце. Но на это у семьи действительно не было денег. Скорняжное же дело оказалось прибыльным, и когда Жуков попал в московскую мастерскую дядюшки и начал осваиваться и обживаться, судьбу он не корил.

Егору исполнилось шестнадцать. Дядюшка успехи племянника и его шестнадцатилетние поощрил некоторой суммой денег сверх причитающегося жалованья, а также подарком: костюмом-тройкой, парой ботинок, комплектом добротного белья и двумя пальто – демисезонным и зимним на меху, с каракулевым воротником.

Был канун Рождества, период отпусков. Егор отблагодарил дядюшку за щедрые дары и тут же уехал в Калужскую губернию, в родную Стрелковку. На этот раз он предстал перед родными и друзьями настоящим московским франтом.

Отпуск, пожалованный хозяином скорняжной мастерской, Жуков счастливо провёл в Стрелковке и Чёрной Грязи. Навестил в Величкове учителя Сергея Николаевича Ремизова, подарил для его домашней библиотеки дорогую книгу в переплёте – роман модного среди москвичей писателя Максима Горького. Дома помогал сестре управиться с повседневными домашними делами. Маша души не чаяла в брате. Вечерами за ним заходил с гармошкой Лёшка Колотырный. Эх, какие вечеринки закатывали они тогда на пару! Лёшка рвал гармошку, не жалея меха. А он плясал, с дерзкой надеждой заглядывая в девичьи глаза. Так что были и поцелуи, и, конечно же, драки.

Рождественские дни пролетели быстро, Егор возвратился в Москву и снова встал за прилавок. Дядя после Рождества положил ему десять рублей в месяц, притом что жил и столовался он по-прежнему в гостеприимной семье Пилихиных.

Десять рублей в месяц – по тем временам и ценам для молодого человека жалованье весьма хорошее. Средний москвич счастливо жил-поживал на рубль в день. Жукову в день можно было тратить не больше двух пятиалтынных. Но он столько не тратил. Стол и кров были бесплатными. Так что кое-что удавалось откладывать, чтобы родители поскорее выплатили долг за сруб.

В те годы в Москве фунт муки стоил меньше гривенника – 6 копеек. Десяток яиц – 44 копейки. Фунт шведской сёмги – 90 копеек. А вот снять квартиру из двух-трёх комнат стоило недёшево – 40–50 рублей в месяц. Билет на концерт знаменитости стоил от одного рубля до десяти. Дешёвые книжки стоили копейки. Жукову они были вполне по карману.

Иногда в лавку заходили офицеры. Эти расплачивались весело, щедро открывали кошельки, особенно когда были с дамами. Офицеры считались выгодными заказчиками. Среди них выделялись кавалеристы – длинные, до пола, шинели, ремни, шашка на узкой портупее, шпоры, которые при ходьбе звонко и почти театрально брякали. С завистью замечал Жуков и то, как при этом посматривали на своих щедрых кавалеров дамы.