И верно заметила Анна Михайловна Пилихина: в Москве, в новой городской обстановке, Жуков освоился быстро. Шумное московское многолюдье ему, как ни странно, понравилось. Словно щука, он нырнул из мелкой плёсы в глубокий омут. На первые же заработанные деньги купил городскую одежду. За бюджетом следил, не транжирил. Умел сэкономить лишнюю копеечку, зная, что дома, в Стрелковке, каждому медному грошику, присланному им, будут очень рады.

На первых порах Егор пребывал в мастерской Пилихина на положении мальчика на побегушках: подметал и мыл полы в цехах, в магазине и в жилых комнатах, по приказанию мастеров бегал в лавку за табаком и водкой, надраивал и ставил самовар, мыл посуду, следил, чтобы лампадки у икон никогда не гасли, подливал в них масло и снимал нагар. И, как наказывал дядюшка, присматривался к основному делу, слушал, о чём толкуют скорняки и портные, когда сшивают полости, когда подбивают подкладки и кроят особо сложные детали.

Доходный дом Обуховой на Дмитровке, где поначалу обосновался Михаил Пилихин. Начало XX в.

[Из открытых источников]

Главной начальницей Егора была Матрёша. Старшая мастерица, она же артельная кухарка. Ещё нестарая женщина, весёлая и шумная. В мастерской её слушались все, кроме стариков, которым мог указать только хозяин, потому что делали своё дело безупречно. Матрёша подарила Егору медный напёрсток, дала иглу с вдетой ниткой и показала, как сшивается мех. Она же преподала первый и весьма жёсткий урок поведения в артели за обеденным столом. Урок этот запомнился Жукову на всю жизнь. Вот так он его вспоминал: «Кузьма, старший мальчик, позвал меня на кухню обедать. Я здорово проголодался и с аппетитом принялся за еду. Но тут случился со мной непредвиденный казус. Я не знал существовавшего порядка, по которому вначале из общего большого блюда едят только щи без мяса, а под конец, когда старшая мастерица постучит по блюду, можно взять кусочек мяса. Сразу выловил пару кусочков мяса, с удовольствием их проглотил и уже начал вылавливать третий, как неожиданно получил ложкой по лбу, да такой удар, что сразу образовалась шишка».

Жизнь вытёсывала характер будущего маршала постепенно. Удар острого и неумолимого, как копьё ангела, инструмента, и лишнее отлетает под ноги и потом выметается из судьбы-мастерской, как мусор. Человек оглядывается на прошлое, о чём-то сожалеет, в чём-то благодарит судьбу и людей, встретившихся ему на пути, а порой и прошагавших с ним бок о бок некий отрезок, и вдруг понимает, что случайных попутчиков рядом с ним вовсе и не было. Одни посылались ему для примера и наставления, другие для искушения, третьи – для того, чтобы опробовать его на твёрдость и человеческую порядочность; одних он должен был беспрекословно слушать, отбирая из их наставлений самое важное и прочное, других какой-то момент убрать с дороги, пусть даже силой и дерзостью, или обойти стороной, третьих защитить, четвёртым за верность и любовь платить ещё большей верностью и любовью.

Именно в московские дни окрепла дружба между двоюродными братьями. Михаил Пилихин-младший вспоминал: «Мать Егора Жукова в 1908 году… отправила его в Москву к моему отцу… в учение меховому искусству на четыре года. В это время мой отец с семьёй проживал в Камергерском переулке, где он снимал квартиру, в которой находилась скорняжная мастерская. Имел трёх мастеров и трёх мальчиков-учеников. В этот год осенью привезли к дяде учиться скорняжному искусству и Егора Жукова.

В конце 1908 года дом был назначен на ремонт. Отец снял квартиру в Брюсовом переулке. В мастерской Пилихина работы всё прибавлялось. Крупные меховые фирмы и знаменитые мастерские верхнего женского платья Ламоновой, Винницкой, другие мастерские давали много заказов.