Ни часовни, ни могилы учителя время не сохранило.

Константин Артемьевич, явно обрадованный школьными успехами сына, ещё не представляя его будущего, которое, как вскоре окажется, уже было определено московским шурином, на радостях подарил Егору только что скроенные сапоги. Мать сшила новую рубаху. Подарки были непраздными – родители собирали сына в Москву. И сапоги, и рубаха были на размер-полтора больше. Но вскоре Егор эти размеры догнал.

Пока Егор учился грамоте и Закону Божию в тихих классах Величковской школы, пока отплясывал перед изумлёнными девчатами на деревенских вечеринках, Россию потрясли два урагана: Русско-японская война (1904–1905) и первая русская революция (1905–1907). Империя устояла, но на невидимых часах стрелки вздрогнули и начали отсчитывать последние сроки. Местные же хроники отмечали следующее: «События, происходившие тогда в городской России, мало затронули Стрелковщину. Выборгское воззвание политизированной интеллигенции, обратившейся с призывом к народу начать кампанию гражданского неповиновения из-за роспуска Госдумы, оставило народ равнодушным. На повседневной жизни крестьян политическая борьба, как казалось здешним жителям, никак не отражалась. Столыпинская реформа в Стрелковщине и в целом в Калужской губернии провалилась. Мужики не хотели выходить из общины и угрожали «красным петухом» всем, кто попытается из неё выделиться. Привычный уклад жизни Огубской общины выдержал напор новых веяний. Хутора здесь не возникли. Несмотря на смутное время, не знали в крае и политического террора. Только в нижних, по течению Протвы, волостях эсеры пытались мутить народ, дрались в пьяном виде со своими противниками и грабили во имя «светлого идеала». Впрочем, и это случалось довольно редко»[2].

Михаил Артемьевич пересидел эти пробные землетрясения в Москве. В Чёрную Грязь отдохнуть и навестить родню приехал в 1908 году, когда всё успокоилось. Бранил и эсеров, и кадетов, и черносотенцев, и жидов, и правительство. Жалел только царя. Пилихин к тому времени не просто обжился в Москве, а по-настоящему разбогател. Когда-то его, подростком одиннадцати лет от роду, отдали в подмастерья. Пешком ушёл в Москву. И вот он теперь кто! А кто? Мастер-меховщик высочайшего класса! Владелец большой мастерской, целого, считай, цеха не меньше фабричного в самом центре Первопрестольной. Собственный магазин на Кузнецком Мосту – меха и кожа! Из Чёрной, как говорится, Грязи калужской – да на Кузнецкий Мост! Знай Пилихиных! Но что впереди? Когда империя зашаталась, устоять ли его цеху и магазину на Кузнецком Мосту?

В один из дней Михаил Артемьевич заехал и в Стрелковку, к сестре. Посмотрел на бедность родни, поинтересовался видами на урожай да уловлива ль рыбка на здешних омутах. Всё кругом в его хозяйских глазах выглядело тоскливым, даже берега Протвы и её омуты. Зато племянник, радостно сбежавший с крыльца навстречу дядюшке, произвёл хорошее впечатление – подрос, уже по-юношески раздался в плечах, крепкий, с умным, внимательным взглядом, с достоинством в движениях и осанке. Силу нагулял, да и ловкий, должно быть, не только в пляске. Взгляд не робкий, но и не дерзкий. Умеет себя в руках держать. Волевой подбородок с ямочкой. Пожалуй, из парня толк выйдет. Но в деревне – пропадёт. Даром растратит и силу, и ловкость, и ум.

Устинья Артемьевна уже догадалась, зачем пожаловал братец. Вздохнула и пошла к сундуку, где лежало всё необходимое, что она собрала сыну в дорогу.