Машу, родную сестричку, он будет опекать всю жизнь. Устраивать и учить племянников. Но об этом – в свой черёд.

Программа обучения в трёхклассной церковно-приходской школе была довольно насыщенной. В первом классе осваивали письмо, объяснительное чтение, изучали арифметику, Закон Божий – знание Священной истории от Сотворения мира до Вознесения Христова, при этом надо было выучить шестнадцать молитв. Два последующих года дети изучали катехизис, Символ веры, правила богослужения с обязательным посещением храма и участием в службе. Кроме духовных предметов во втором отделении школьники осваивали чистописание, русское чтение, письмо.

Труднее всего Егору давалась грамматика русского языка. Это сказывалось и спустя годы – написанное приходилось проверять со словарём.

Было в программе и такое обязательное требование: за три года учёбы, включая два лета, ученик должен был прочитать двести книг произведений русских писателей, рекомендованных Министерством народного просвещения: Крылова, Державина, Жуковского, Пушкина, Гоголя, Плещеева, Тургенева, Толстого, Аксакова…

Полный курс трёхклассной церковно-приходской школы в Величкове Егор Жуков окончил в 1906 году. Учитель Сергей Николаевич Ремизов вручил выпускнику похвальный лист с отличием и напутствовал самыми добрыми словами и пожеланиями.

Этот нарядный лист картона, куда рукой учителя Ремизова было вписано его имя, долго висел в доме Жуковых. И куда он впоследствии подевался, никто так и не вспомнил. Время вскоре так зашевелилось, так задвигалось, что не только картонные похвальные листы вместе с их владельцами, но и целые семьи, да что там семьи – сословия, исчезли с лица земли в бывшей Российской империи, ставшей Советской Россией.

Маршал навестил могилу отца. Кто-то ухаживал за ней. Покрасил оградку. На памятнике ни паутинки, ни сосновых иголок, которыми буквально засыпаны соседние холмики. Видать, кто-то приходил на Пасху. Крашенная луковой шелухой бурая яичная скорлупа. Яйца, видимо, съели бе́лки. Их здесь всегда была пропасть, бегали по могилкам, прыгали по крестам.

Могилу учителя он так и не нашёл. Сказал водителю, кивнув на безымянный полузатоптанный холмик, заросший мохом и черничником:

– Володя, налей стакан и положи хлеб. Туда, на ту могилу.

Водитель вытащил из корзины чистый стакан, наполнил его до пояска, сверху положил скибку хлеба и, раздвинув мох, поставил на холмик.

– Что, Георгий Константинович, кто-нибудь из родных?

Маршал ответил не сразу.

Влажная тень подлеска была раем для комаров. Они облепляли лицо и руки и будто гнали их с кладбища. Водитель срезал несколько побегов молодой липы, связал их в веничек и подал маршалу.

– Тут, Володя, везде родня. Одних только Жуковых вон сколько могил.

Искал маршал и ещё одну могилу – земского доктора Николая Васильевича Всесвятского. Когда-то доктор Всесвятский спас ему жизнь. В буквальном смысле. Вытащил из тифозной горячки. Но и этой могилы не нашёл. Как быстро время сравнивает свои курганы. Человеческая память крепче, надёжней. Но и она когда-нибудь исчезнет. Время, всемогущее время, и её растворит…

Прежде чем покинуть кладбище, они отыскали развалины часовни. Красные, покрытые мохом и лишаем кирпичи были разбросаны по всему периметру фундамента. Одна из арок уцелела, и по её очертаниям ещё можно было воссоздать в памяти и размеры часовни, и высоту её стен, и даже, по памяти, вообразить купола.

В двадцатых всё полетело к чёрту.

Как узнал он от земляков, Сергей Николаевич Ремизов в последние годы, уже в советские, собрал группу детей и занимался с ними здесь, в кладбищенской часовне, превратив её в школу. Новая власть ему не препятствовала. Однажды в часовню пришёл инспектор из отдела образования, посидел на занятиях, послушал, как Ремизов читает детям рассказ А. П. Чехова, пожал тому руку и ушёл.