Говоря о теме смерти в детской литературе – а литературе для детей нет еще и трех столетий, – очень важно понять, что думали об этом предки тех, кто начал писать детские книги, например создатели «Букваря Новой Англии» семнадцатого века – одной из самых ранних детских азбук, широко использовавшейся в американских колониях. Она начинается со знаменитых слов «Адамов грех на нас на всех» и исподволь подводит к мысли, что все мы смертны: «Пусть Юность спешит, все ж Смерть ей грозит» и «Я смертен, ты тож, будь ты хоть Царь, от нее не уйдешь»[12].

Арьес, обсуждая, какое место смерть занимала в публичном пространстве в Средние века, отмечает, что король умирал непременно в присутствии немалого количества подданных и родственников. Смерть превращалась в действо, в спектакль со множеством актеров и статистов. В Средние века, по мнению исследователя, смерть была той необходимой паузой, которая определяла ритм жизни общества.

Частным делом смерть стала гораздо позже, и в этот самый момент она исчезла из публичного сознания. На долгие годы она стала делом семейным, хотя и эмоциональным, но все же обыденным, лишенным торжественности, а к началу двадцатого века оказалась, как показывает Арьес, и вовсе изгнанной из общественной жизни. Общество больше не хотело говорить о смерти, если это не была смерть государственного деятеля или знаменитости. Прошло немало времени, пока смерть вернулась в публичный, обсуждаемый дискурс.

В современном же мире человек стал умирать как бы мгновенно, просто исчезать. В результате жизнь в городе организована так, словно никто и никогда не умирает. К тому же в современных условиях смерть нередко перемещается из дома в больницу, и вокруг нее возникает густая завеса лжи. Чаще всего смерть скрывают от детей; их надежно ограждают от всякого соприкосновения с нею, что никак не может им помочь перестать ее бояться. Как утверждает Владимир Ронин, переводчик книги Арьеса: «Громко заявляя сегодня о необходимости нового понимания и подхода к смерти, социологи, психологи и врачи, в сущности, лишь повторяют сказанное Арьесом»[13].

Согласно Арьесу, и в семнадцатом веке дети все еще оставались «людьми второго сорта» – даже перед лицом смерти; их, как простолюдинов, чаще хоронили на кладбище, чем в помещении самой церкви, куда попадали взрослые представители обеспеченных классов. Впрочем, к девятнадцатому веку, с уменьшением детской смертности, ситуация изменилась. На кладбищах того времени, к примеру, немало эпитафий умершим младенцам; позже появляются многочисленные скульптуры и жанровые сценки, посвященные умершим детям и подросткам. Умерших детишек, на которых раньше взрослые не обращали внимания, теперь стали увековечивать в камне, словно каких-то знаменитостей – военных или церковных. Арьес отмечает, что эти статуи часто выполнялись с необыкновенной живостью и реализмом; плачущий посетитель кладбища получал иллюзию присутствия умершего ребенка, воспринимал его как живого.

Однако даже больше, чем смерть, людей волновала загробная жизнь. Размышления о посмертии восходят еще к временам древнеегипетских фараонов. «Тексты саркофагов», тибетская «Книга мертвых» и им подобные священные тексты обещали – при соблюдении всех правил и обрядов – возможность воскресения и будущей жизни, в обители ли Осириса, путем ли реинкарнации, в мусульманском ли райском Джаннате или в христианском Раю. Неправедная жизнь и неправильная смерть грозили непопаданием в правильное, достойное место. Арьес подробно описывает отношение к смерти на поле боя или любой другой внезапной смерти – вследствие убийства или при невыясненных обстоятельствах. Такая «неприрученная» смерть долгое время считалась постыдной; умерший в ряде случаев лишался упокоения в освященной земле, в отличие от смерти, которую Арьес называет «прирученной», «нормальной», той, к которой умирающий готов, потому что знает, что она его ждет.