– А теперь, – он хлопает Алину по щеке, оставляя липкий отпечаток, – пора работать над совершенством Веры.

Эти слова повисают в воздухе, тяжелые, как нож на верёвке. Мы с Алиной знаем, что значит его «совершенство».

Вера замирает, её глаза – два расширенных чёрных круга – на секунду встречаются с моими. В них нет страха. Там уже пустота. Она уже там, куда её поведут.

Внезапно он подходит к ней и его рука взмывает вверх – резкий хлопок ладони по лицу раздаётся как выстрел. Голова Веры дёргается вбок, прядь тёмных волос прилипает к внезапно покрасневшей щеке.

– ГДЕ ПОВЯЗКА?! – его рёв заставляет меня вздрогнуть, хотя бьёт он не меня. – Сколько раз нужно повторять? Надеть перед выходом! Ты что, тупая?! Я же сказал! Надеть!

Он выхватывает из ее рук грязный лоскут чёрной ткани и суёт ей в лицо. Вера машинально подносит дрожащие руки к затылку, пальцы беспомощно путаются в узле. Он наблюдает, как её ногти царапают собственную кожу в попытке подчиниться.

– Быстрее! – очередной удар. На этот раз кулаком в плечо. Она клонится вперёд, но повязка наконец затягивается. Теперь её мир – это тёмная ткань, пропитанная запахом пота и чужой крови.

Он берёт её за волосы под повязкой, но она даже не сопротивляется. Её тело – просто мешок с костями, который он тащит за собой в тёмный коридор, туда, где лестница ведёт наверх.

Дверь щёлкает. Её выводят. Я слышу, как её шаги путаются. Она спотыкается. Он не помогает. Он не ловит. Он просто наблюдает её падение, прежде чем дёрнуть за волосы, заставляя подняться. И потом – тишина.

***

Я кладу ладонь на бетон.

– Алина?

– Я здесь.

– Он выбрал её.

– Да.

– Вернёт?

Алина долго молчит.

– Нет.

Я замолкаю. Думаю о том, что он выбирает заранее, кого поведет на пытку. Но даёт иллюзию выбора. Вера ушла. Её больше нет. Или она будет не той. И я не знаю, кого он выберет завтра.

Примерно через два или дня спустя дверь сверху открылась снова. Мы уже не надеялись. Или, наоборот, слишком надеялись – но боялись себе в этом признаться.

Все эти дни камеры не закрывали. Мы с Алиной были вместе – в одной клетке. Это спасало. Мы чувствовали друг друга: дыхание, движения, тишину между словами. Это было как тонкий канат над бездной. Пока он не оборвался – мы держались.

Когда дверь скрипнула, мы замерли. Сначала – только шаги. Лёгкие. Сбивчивые. Не его. Неуверенные. По полу потянулся запах хлорки и крови, будто память сама вползла в нас. И когда фигура появилась в проёме, сердце моё остановилось.

Вера. Но не та, что ушла. Эта – тень. Лицо – чужое. Глаза – тусклые. Не находили фокуса. Плечи – сгорблены. Губы – разорваны. Не от боли. От тишины. От слов, которые не дали сказать. Она смотрела на нас – как будто сквозь. Или в нас, но из другого мира.

Он поставил её в центр комнаты. Сам не вошёл. Только держал дверь. Как будто выпустил существо, с которым не хочет иметь ничего общего.

– Она очищена, – сказал он. – Она будет вам примером.

И ушёл.

***

Алина бросилась первой. Поддержала. Усадила. Говорила с ней, гладила по волосам. А Вера смотрела сквозь неё. Сквозь нас.

Руки у неё были все в порезах. Мелких, но глубоких. Кожа на ладонях – будто прожжённая. На лодыжках – следы от наручников или стяжек. Плечо – обугленное пятно, словно его чем-то прижигали. Губы – не просто разорваны, а словно кем-то выдраны. Она была живая, но вся как будто собрана из кусков боли.

– Вера, ты меня слышишь? – Я подошла ближе. Присела на корточки. – Ты с нами?

Она не ответила. Только дёрнулась, когда я коснулась её запястья. Синяк. Яркий. Жёлто-синий. Как осенняя лужа под светом.