– Она не говорит, – шепчет Алина. – Либо не может. Либо не хочет. Или запретили.

– Он говорил с ней или только пытал и насиловал?

– Может быть. Или просто читал свои молитвы во время пытки. Он так делает.

Мы сидим втроём. Как треугольник. Сломанный, но ещё стоящий.

– Мы не дадим ей исчезнуть, – говорю. – Она с нами. Она ещё тут. Пока мы с ней – она не одна.

Я впала в уныние. Вера вернулась. Но не вся. Он называет это очищением. А по сути – стиранием. Мы теряем людей не только телом. Мы теряем их лицом. Голосом. Молчанием. Но я не позволю, чтобы меня стерли. Даже если тело перестанет быть моим – разум должен выжить.

А потом пришел он… Мы сжались в комок, застывшие в углу камеры Веры. Я и Алина – мы пришли сюда, пытаясь хоть как-то поддержать Веру после пыток. Глупо, конечно. Какая поддержка может быть в этом аду? Но мы сидели рядом, шептали пустые утешения, гладили ее дрожащие плечи.

И вот теперь он стоял в дверях, медленно переводя взгляд с одной на другую. Его глаза остановились на Вере.

Я в этот момент вообще пожалела, что пришла сюда. Надо было уйти, пока была возможность. Спрятаться в своей камере, притвориться невидимой. Но теперь было поздно.

Он шагнул вперед, схватил Веру за волосы и грубо поднял ее с кровати. Потом он швырнул ее на пол лицом вниз. Ее тонкая рубашка задралась, обнажив бледные, иссеченные свежими рубцами ягодицы.

– Ты думала, уже отмучилась? – он провел ладонью по ее коже, затем резко опустил руку.

Хлоп. Удар. Потом еще один. Ее тело вздрагивало, но она не кричала – только слабо стонала, словно находясь где-то далеко, в трансе, куда не доставала даже боль.

– Ты должна чувствовать, – прошипел он, снимая ремень.

Кожаный хлыст со свистом рассек воздух, оставляя на ее теле алые полосы. Я сжала кулаки, ногти впились в ладони. Разве ей недостаточно? Разве он не забрал у нее уже все? Но он продолжал, пока его дыхание не стало тяжелым, а на лбу не выступил пот.

– Ты, живо сюда! – крикнул он Алине. Затем он бросил ремень на пол и вытер лоб. – Приготовь мой член. Я буду трахать это мясо сейчас.

Его голос звучал почти благородно, будто он и правда верил в то, что говорил:

– Она нуждается в очищении. И мой долг – помочь ей.

Алина, с опущенным взглядом, подошла к нему. Ее пальцы дрожали, расстегивая его ширинку. А Вера лежала неподвижно, уже не сопротивляясь. Потому что сопротивление давно потеряло смысл.

Алина опустилась перед ним на колени, её пальцы скользнули по его уже возбуждённому члену, лаская, смазывая его своей слюной. Она работала языком и губами с отлаженной, почти механической покорностью – она знала, что любая ошибка, любая неосторожность зубами обернётся для неё новой волной насилия.

Он стоял над ней, наблюдая, как её щёки втягиваются, как её глаза, опущенные вниз, избегают его взгляда. Его пальцы вцепились в её волосы, направляя её движения, заставляя её брать его глубже, пока её горло не сжалось вокруг него.

– Хорошая сучка, – прошипел он, наслаждаясь её унижением.

А потом – резко, без предупреждения – его нога взметнулась вверх. Удар. Алина отлетела назад, ударившись спиной о стену. Слюна и смазка блестели на её подбородке, но она даже не вскрикнула – только прикрыла лицо руками, словно ожидая нового удара. Но он уже повернулся к Вере.

– Перевернись. На колени.

Её тело повиновалось автоматически, даже несмотря на боль. Она встала на четвереньки, её спина дрожала, а между ягодиц – там, где кожа уже была иссечена ремнём – виднелась тонкая, болезненная розовость. Он плюнул себе в ладонь, смазал член, затем приставил его к её заднему проходу.