И всё равно было противно и страшно.

Но в конце концов, тело – это просто тело. Проповедник Творца в храме, куда я иногда ходила, больше за глотком свежего воздуха, нежели за божественным откровением, утверждал, что наши смертные тела - лишь оболочка, на время дарованная нам Создателем, ничего не стоящая. Правда, эти страстные речи не помешали ему жадно ухватить меня пониже спины, когда мы столкнулись однажды в очереди в овощную лавку.

В моих немудрёных мечтах я была в меру некрасивой сиротой, сбегающей из сиротского приюта в поисках лучшей жизни. На деле я так и не решилась на побег – дома было плохо, но терпимо и привычно, а внешний мир казался мне чем-то жестоким и страшным.

Однажды гойдел Лихаэр взял меня с собой в город. Мы приехали вечером, когда было уже темно, спустились по лестнице в полуподвальное помещение, заполненное вонючим дымом, в котором то и дело сновали тёмные мужские силуэты. Знакомые гойдела - краснолицые опухшие мужчины средних лет, не брезговавшие ни курительными трубками, ни выпивкой – шумно, крикливо обсуждали с ним собачьи бега, охоту, войну – в наши неспокойные времена бывшего военного было встретить проще, чем фазана в лесу, а ещё мерили меня масляными похотливо-ленивыми взглядами. Чья-то липкая рука украдкой погладила меня по бедру, и я прижалась к сидящему рядом гойделу Корину, осознав нехитрую истину – знакомое зло лучше неизвестного.

- Видала, как они на тебя пялились, перепёлочка? – пьяно хмыкнул отчим на обратной дороге, сжимая мою руку так, что я от боли прикусила губу. – Все слюнями истекли, небось, на такую девочку. Не бойся, моя красавица не достанется этим остолопам, у которых не хватает мозгов даже на выпивку заработать. Ты слишком хороша, поверь старому Корину, мы дорого пристроим тебя, в хороший и знатный дом. Ты достойна быть любовницей большого человека, девочка. На жену не рассчитывай, нет у тебя ни лоска, ни имени, ну так и можно подумать, велика печаль. Какой-нибудь плюгавый гойдел, разумеется, возьмёт тебя с радостью, будет задирать подол по вечерам после пивной чаши, заделает тебе с полдесятка детишек, загоняет домашней вознёй, а когда твоя красота угаснет от забот и хлопот, найдёт себе сговорчивую девицу из кабацких шлюх, каждый вечер новую, а ты будешь раз в неделю скакать на его немытом стручке под вопли сопливой мелюзги за стеной... Нет, перепёлочка, тебя ждёт другая судьба. Главное - не прозевать хорошего клиента, пока ты юна и невинна. Мы, мужчины, не в силах устоять против таких глаз и таких пальчиков, - он положил мою ладонь себе на уже расстёгнутую ширинку и сжал, прикрывая глаза.

Что и как нужно делать – я уже знала. Была научена.

- Перепёлочка, - простонал гойдел Лихаэр. – Ещё пару лет – и ты станешь самой дорогой сучкой на севере Хорренхая. А я куплю себе звание лорда. Мы оба будем в выигрыше, ну же, поработай своей нежной ладошкой мне на радость...

Я украдкой вытерла ладонь о юбку и уставилась в окно, представляя, как моё лицо покрывается язвами, я краду лошадь и навсегда уезжаю прочь из Хорренхая, а лучше – попадаю в какой-нибудь другой прекрасный мир. Поездкой мои фантазии и ограничивались, правда иногда я мечтала, что там, в этом ином мире, и вовсе нет никаких мужчин. А лучше всего – вообще нет никаких людей.

5. Глава 3.

- Тише, тише, Сомерсет, - тихонько бормочу я, разглядывая застывшего шагах в двадцати пса. Привычка говорить с собаками – ещё хлеще, чем с самой собой, от неё так трудно избавиться, хотя необходимости в проговаривании вслух нет никакой: Мерс, лучший племенной кобель лорда Лихаэра, понимает меня с полувзгляда.