Леди Асгая, жена лорда Ликора и мать Лавтура, была её полной противоположностью. Крикливая и шумная, она сразу же безоговорочно привлекала к себе всеобщее внимание, чего, в сущности, и добивалась. Надо полагать, в молодости её яркая красота была необычной и эксцентричной, и сейчас в глубине души леди безумно скучала по тем временам. Худощавая и черноволосая, с острыми чертами лица, леди Асгая отказывалась признавать собственный возраст, одевалась вызывающе и броско, тщательно закрашивала первую седину, до безумия обожала единственного сына и – ненавидела меня. Впрочем, её можно было понять. Может быть, поведение мужа она ещё как-то и оправдывала пресловутой "мужской природой" и желанием продлить молодость, а также насолить старшему брату пусть и после его смерти – последнее она, вероятно, даже одобряла, но пристрастие ко мне ненаглядного Лавтура было для неё как кость в горле.

К сожалению, признайся я ей в подобных чувствах, подозреваю, леди Асгая обозлилась бы ещё больше – как же, какая-то там подстилка нос воротит от драгоценного сыночка. 

День рождения супруги нынешнего главы семьи собирались отмечать с размахом, и если бы не предполагаемый приезд лорда Мизерта, я бы от души радовалась передышке. Шанс, что отец и сын задержатся с гостями до самого рассвета, был велик. Несмотря на то, что статус женщины для утех Его Величество узаконил уже примерно десять лет как, определённые приличия прошлого ещё соблюдались, и гостям меня не демонстрировали. Наоборот, семейной игрушке полагалось смирно сидеть в собственной комнате и не мелькать на виду. Возможно, дело было не столько в приличиях, сколько во вполне оправданных опасениях, как бы перебравшие горячительных напитков заезжие джентльмены не положили глаз на симпатичное приобретение, самим им недоступное по финансовым или ещё каким-либо соображениям. Сам факт того, что рядом находилась женщина потенциально доступная для многих, после критической дозы алкоголя отчего-то действовал на гостящих в замке Бэкхеймов мужчин просто сногсшибательно, несмотря на то, что большая часть из них состояла в законном браке или имела неотъемлемое право посещать хорренские бордели.

Один печальный опыт моего присутствия на семейном празднике ещё при лорде Соделе это доказал, и более никто – я имею в виду лорда Ликора – повторить эксперимент не пытался.

Посетив гойду Сантиму, не изменявшую собственному брезгливому выражению лица при виде многочисленных мелких ссадин и следов зубов, оставленных любвеобильным Лавтуром, и подлечив их, я вернулась в  свою комнату, едва ли не напевая от радости одну из тех старых песен, которые когда-то слушала с лордом Соделем. Он любил театральные и музыкальные представления, и нередко брал на них меня, меня, у которой не оставалось никакого другого выбора, кроме как полюбить всё то же самое. Сейчас, удобно устроившись на кровати с поджатыми ногами, я прислушивалась к голосам и звукам, возможно, звучащим исключительно внутри моей памяти, и мечтала о поездке куда-нибудь подальше отсюда, о новых лицах, городских улочках и парках, стуке каблуков прохожих и лошадиных копыт по мостовым, ароматах духов и целебных трав, булочных и медовых лавок, обо всё том, что ассоциировалось у меня с большим городом и свободой.

В замке Бэкхеймов, к которому я была магически прикована ещё на шестнадцать лет, мне было невыносимо тошно, но с и с этим можно было бы смириться, в отличие от обволакивающей, как паучий кокон, скуки. И сейчас я вдруг вспомнила о библиотеке лорда Соделя, по сути, семейной, а по факту – его личной, любовно и долго собираемой, хранимой запертой ото всех на ключ – совершенно напрасно, между прочим, за последние пять лет никто этим ключом и собственно собранием книг не заинтересовался. Мне это было известно доподлинно, потому что ключ был у меня – единственное наследство, доставшееся мне от первого хозяина.