— Вроде того. У подруги случилось чепе, она полчаса назад их привела.

Кузнецов, кажется, не верит. Он с хитрым видом поворачивается к детям и показывает на меня:

— Ребят, а почему не помогаем маме убираться?

— Это не наша мама! — оскорблено вопит Паша. — Наша — добрая, а эта просто ужас какой-то.

Лицо Кузнецова светлеет.

— Я уже закончила уборку, — говорю я, выбросив осколки, убираю совок и щетку в кладовку.

Кузнецов следит за мной с плохо скрываемой подозрительностью. Наверное, считает, что у меня в кладовке есть черных ход, и я могу через него ускользнуть.

— Может, перенесем нашу встречу на завтра? — предлагаю я. — С детьми как-то неудобно обсуждать рабочие вопросы.

— Мне удобно, — возражает он. — Сделай мне только чайку, что-то в горле пересохло.

Он отваливает в сторону, освобождая мне дорогу на кухню. Я покорно делаю пару шагов, но потом меня прорывает:

— А что насчет слова «пожалуйста»?

Кузнецов глядит недоуменно.

— Ты о чем?

— Когда о чем-то просите, хорошо бы говорить «пожалуйста», — напоминаю я. — По этикету вроде так положено.

На его лице отражаются усталость и недовольство.

— Я вроде заплатил за то, чтобы обойтись без всех этих расшаркиваний.

— А вот и нет! — из духа противоречия возражаю я. — В ту сумму, которую мне привезли ваши люди, не входит надбавка за хамство.

— Прямо как знал, слушай! — Он выуживает из кармана потертых джинсов несколько купюр. — Держи!

— Неужели так сложно выдавить из себя «пожалуйста»? — не верю я.

Он молча запихивает деньги мне в карман:

— Танчик, не грузи меня своими тараканами. Чайку сделай. И побыстрей.

Мы вдвоем проходим на кухню. Кузнецов выходит на балкон, с царственным видом озирает окрестности. Я, скрипя зубами, навожу ему чаю, спрашиваю:

— С сахаром?

— Да, одну ложку, — не оборачиваясь, отвечает он.

Я из вредности кладу пять. Понятия не имею, зачем это делаю, но не могу справиться с желанием напакостить.

— Готово, ваше высочество! — кричу я, ставя чашку на стол, и тут же убегаю в комнату, посмотреть как там дети.

Паша и Маша выглядят смирными. Машка, правда, уже красит ногти на ногах моих любимым лаком.

— Осторожней, — прошу я. — Не испачкай обивку дивана.

Машка закатывает глаза.

Пашка, в отличие от нее ничего не трогает, просто воткнулся в телек.

Я беру со стола блокнот и ручку. Буду, пожалуй, записывать все, что Кузнецов расскажет, дабы потом ничего не напутать.

— Дети, мне надо немного поработать, — предупреждаю я. — Если что-то понадобится, зовите.

— А есть скоро будем? — спрашивает Паша. — У меня уже в животе урчит.

Я задумываюсь. Блин, чем покормить детей? В холодильнике у меня шаром покати: я не обманывала, когда говорила Кузнецову, что мне срочно нужно за продуктами. Впрочем, в шкафчике еще есть геркулес.

— Кашу будете? — предлагаю я. — Овсяную.

— Что? — одновременно переспрашивают Паша и Маша. Вид у них такой, будто я предложила им съесть дохлую мышь.

— С изюмом, — добавляю я, надеясь, что они проникнутся.

— Какая гадость! — морщится Пашка, а потом по лицу его вдруг катятся слезы. — Я хочу к маме. Почему она нас бросила? Почему? — Пашка откидывает голову назад и даже немного подвывает. — Я ненавижу кашу, я ее не бу-у-ду. Я лучше просто умру от голода.

Я подскакиваю к нему:

— Паша, тише. Я не заставляю тебя есть кашу. Не хочешь — не надо.

Его слезы тут же высыхают, на лице появляется деловитое выражение.

— Правда? Что же вы тогда приготовите?

— А чего бы тебе хотелось?

— Картошку фри! — сразу отвечает он. — И наггетсы.

— А я хочу суши, — вторит брату Маша. — Давайте закажем где-нибудь, а?