Его отец бросил на меня хмурый взгляд, в котором слишком явно читалось его ко мне отношение, и не посчитал нужным прерывать свой ужин – напротив, его нож и вилка еще более яростно застучали по тарелке.

Ему уже явно доложили о моем прибытии, и у него уже было время, чтобы определиться со своим ко мне отношением.

Мадемуазель Ганьер хотя бы сочла возможным мне улыбнуться, но в ее глазах я тоже не увидела большой симпатии ко мне. И даже если по природе, как и заверял мой супруг, она была добра, на меня свою доброту она явно изливать не собиралась.

Ренуар помог мне расположиться на массивном дубовом стуле, а потом сам сел напротив меня. Ко мне тут же подлетел слуга, предложивший какое-то восхитительно выглядевшее яство. И хотя я не поняла, что это, я отважно кивнула, и он положил небольшую порцию мне на тарелку.

– Как бы ты не противился этому, отец, но Айрис с сегодняшнего дня – хозяйка в этом доме, и если ты не намерен сегодня же вечером его покинуть, то тебе придется с ней общаться. Поэтому давай не будем портить друг другу настроение и постараемся мирно сосуществовать.

– Хозяйка? – расхохотался вдруг герцог. – Она скорее похожа на горничную. Хотя нет, даже не так – ни одна наша горничная не надела бы столь простого платья.

Это было явным преувеличением – ткань моего платья была качественной и отнюдь не дешевой. Да, у него был простой покрой, но я всегда относилась к одежде довольно равнодушно. И оно было ничуть не хуже, чем то, что было надето на мадемуазель Ганьер.

Своими словами его светлость хотел обидеть меня, но добился другого – он меня разозлил. Я отложила приборы в сторону и, послав своему свекру самую широкую из своих улыбок, сказала:

– О, простите, папенька, я не знала, что на ужин в семейном кругу требуется надевать драгоценности и шелковые платья. Но я непременно это учту.

Слово «папенька» окончательно вывело герцога из себя. Он побагровел и прорычал:

– Не смейте называть меня папенькой, сударыня! Насколько я понимаю, ваш брак из разряда временных? Ну, что же – выполняйте свои функции с надлежащим тщанием и наслаждайтесь тем положением, в котором оказались. Но не забывайте, что однажды в полночь ваша карета превратится в тыкву, и вы вновь станете той, каковой были изначально.

– Благодарю вас за столь поучительное наставление, сударь, – серьезно ответила я. – Я постараюсь это запомнить. А теперь, если не возражаете, давайте вернемся к ужину – я ужасно голодна.

Я бросила быстрый взгляд на маркиза и, к своему удивлению, отнюдь не увидела на его лице недовольства – напротив, мне показалось, он едва сдерживал смех. А вот мадемуазель Ганьер явно чувствовала себя неловко.

Лефевр же яростно отбросил в сторону салфетку и поднялся из-за стола:

– У меня напрочь пропал аппетит.

И, громко стуча по паркету каблуками сапог, покинул столовую залу. Быть может, он ждал, что сын остановит его, но ничуть – маркиз продолжал наслаждаться жареным гусем, словно ничего не случилось. Когда же за его светлостью закрылась дверь, мы с мадемуазель Ганьер тоже вернулись к трапезе.

Время от времени я замечала на себе изучающий взгляд Селесты, но никак не реагировала на него. Да, я не бывала в высшем обществе, но мое воспитание было вполне достойным, и я умела вести себя должным образом и отнюдь не путалась в столовых приборах.

Конечно, ненависть герцога была неприятной, но с этим ничего нельзя было поделать. К тому же, Лефевр совсем меня не интересовал – учитывая, как сильно он хотел, чтобы его сын обзавелся наследником, вряд ли он принял бы участие в убийстве своих невесток. А раз так, то мне не следовало тратить на него время.