– Он уважаемый сотрудник полиции. Уволю его – и его версию будут копать с удвоенной силой. И он не длор, поэтому такой тонкий контракт умолчания с ним не подпишешь.

Наверное, я впервые не знал, что делать. Просто сжал подлокотники. Министр признался:

– Я считаю тебя безответственным, капризным ребёнком. И, конечно, не могу доверять длору, которого исключили из Быкослова через две недели обучения.

– Три, – тихо поправил я. – Они меня после перекраски профессоров в зелёный ещё неделю в карцере держали. Надеясь, что одумаюсь, а я им карцер разнёс.

– Продемонстрировав свои преступные наклонности, что будет использовано против тебя в суде, – мрачно добавил министр, он же лучший выпускник двух курсов Быкослова, гордость и слава университета, и портрет его вывесили в галерее самых выдающихся студентов в год моего поступления (а я ему платье пририсовал). – Но вынужден признать: когда дело касается всяких магических штук, равных тебе нет. Поэтому… – Он вытащил из-за пазухи сложенный втрое лист. – Подписывай. Теперь ты внештатный сотрудник особого отдела министерства внутренних дел. Если подпишешь, конечно. А если нет… – министр пожал плечами.

– А что, если нет?

Его взгляд недовольно сверкнул. Что, обычно не уточняют, что будет в случае отказа? Я удивлёно приподнял бровь. Министр вздохнул:

– Тогда расследование проведёт лишь подозревающий тебя следователь и его команда. Это же очевидно, разве нет?

– Ну, мало ли. – Пожал плечами. – Вдруг ты собирался меня на фронт отправить или ещё что. В тюрьму там или на освидетельствование в дом людей с отклонениями душевного состояния.

– Последнее, кстати, весьма заманчивый вариант. – Министр кивнул на контракт. – Подписывай.

Развернув бумагу, я пробежался взглядом по договору найма с условием неразглашения полученной на службе информации. Отрастив клык, надкусил подушечку безымянного пальца и, передёрнувшись, приложил кровоточащую рану к низу листа.

Контракт объяло зелёно-голубым светом, который утонул во тьме магии министра. Я поднял на него вопросительный взгляд: это значило, что договор я подписал не с императорской семьёй, как обычно происходит в таких случаях, а лично с ним. Складываемый контракт глянцево блеснул в цепких пальцах министра и исчез за пазухой.

Поднявшись, министр застыл, глядя на моих эмбриончиков. Бровь поползла вверх:

– Твою коллекцию засасывает.

Я оглянулся: тщательно подогнанные по цвету и размеру баночки вместе с полками втягивались в стену.

– Ааа! – ринулся к ним, схватил, потащил к столу, побежал за следующими, поставил их на пол. – Помоги, помоги мне, – причитал я, вырывая банки из пасти размякшей стены. – Нет, только не шнюбубера!

– Как ты раздобыл эмбрион шнюбубера? – без малейшего сочувствия уточнил министр. – Они запрещены к хранению.

– Отец подарил. Помогай, – я лихорадочно составлял банки на пол.

– Они и в пол проваливаются, – заметил министр. – Похоже, жене твоей они очень не понравились.

Двадцать две оставшиеся на полке банки продолжали втягиваться в стену, остальные проваливались в пол, точно в болотную трясину. Схватился за голову: вот она супружеская жизнь во всей красе. Так и знал! И не собирался показывать лабораторию жене!

– Стол, – подсказал министр.

Обернулся: да, стол не принадлежал дому, отец привёз его из Черундии, там на рудниках трудился какой-то искусный мебельщик, вот и вырезал ему из каменного дерева. Банки с эмбриончиками стояли на нём незыблемо.

Перекинув портальный узел и бумаги на кресло, я начал переставлять банки на стол, сначала – последние с полок, потом – выдранные из пола. Понаблюдав, министр тоже принялся спасать моих эмбриончиков.