Я вышла, а мачеха уходила по коридору в сторону одной из комнат. Она остановилась и отчетливо постучала в дверь.

– Лоранс! – послышался ее горделивый голос. Она прислушалась. – В следующий раз предупреждай меня, когда решишь поставить эксперименты на слугах. Ты же помнишь, у мамы слабое сердце, но сильные руки…

– Хорошо! – послышался из комнаты ленивый голос сводного братца.

– Марш на чердак! – прошипела мачеха, а я ощупывала свое лицо, понимая, что на такой ужас лучше не смотреть. – Второй этаж, третья дверь. Учти, тебе придется играть роль служанки до конца. Чтобы все поверили. Если тебя попросят что-то сделать, не надо корчить рожи и закатывать глаза. Я запугаю слуг как следует, чтобы они не разболтали лишнего. Хотя с такой внешностью они тебя вряд ли узнают. Но менять слуг сейчас нельзя. Это сразу бросится в глаза. Так что никому ничего не говори.

Я поплелась к лестнице, ведущей на второй этаж. Я отсчитала двери, открыла третью и увидела деревянную лестницу, ведущую к маленькой двери, в которую можно было войти только согнувшись в три погибели.

Сама комната использовалась как кладовая, поэтому здесь валялись старые тряпки, ведра, ящики и прочая ерунда.

Я поднялась по лестнице, толкнула люк и увидела огромное мрачное помещение, которое даже сложно назвать комнатой.

В углу находилась лежанка, рядом стоял грубо сколоченный деревянный столик с выдвижным ящиком. Рядом со столиком стояла старинная деревянная вешалка. В противоположном углу пылился тазик, в который, видимо, собиралась дождевая вода.

Я вздохнула и упала на кровать, не раздеваясь. От пережитого я тут же уснула…

Проснулась я, когда в щели светило солнце. После мягкой перинки спать на соломенном тюфяке было как-то не так.

Потянувшись, я порадовалась, что здесь нет зеркала.

Встав и разгладив форму служанки, я выдохнула, как вдруг послышался стук.

– Войдите, – произнесла я, видя, как на чердак согнувшись в три погибели входит мачеха.

Увидев меня, она опешила.

– Что? – спросила я. – Что не так?

Я ощупывала лицо, а мачеха недовольно поджала губы. Она достала зеркальце, которое приличная дама носила с собой, а потом протянула его мне.

Первое, что я увидела, это свой глаз. А потом… Мамочки… Я…

Я не верила своим глазам. От ожогов не осталось и следа. Кожа была гладкая и белая, словно меня отретушировали. Исчезли даже мелкие недостатки, которые я умело скрывала пудрой. Я выглядела даже красивей, чем выглядела раньше.

– Зеркальце верни! – произнесла мачеха недовольным голосом. Я, вздрагивая от счастья, протянула зеркало ей. – Итак, тут до меня дошли слуги со слухами, что твой муж не ночевал в поместье. В первую брачную ночь. Его видели под утро объезжающим соседей.

Я вздрогнула.

– Поэтому постарайся сегодня никуда не выходить… – выдохнула мачеха. – А если и выходишь, то будь добра, чепец надвинь и лицо измажь какой-нибудь сажей. Не ровен час к нам нагрянет твой законный.

От этих мыслей стало тревожно.

– К сожалению, он имеет право потребовать тебя обратно. И мы в этом случае ничего сделать не можем, – произнесла мачеха.

Она собиралась уйти, а я внезапно увидела картину по-другому. Только сейчас я осознала, вспомнив о судьбе жениха Эмилии Тальен, насколько страшен гнев короля. И мачеха, рискуя жизнью, приютила меня в своем доме. Вспомнились слова Лоранса: «Мама сама шила это платье. Она его очень любит!».

Если гордая мачеха отдала мне платье, которое она сама шила и сама берегла, я бы… носила его с гордостью.

– Вы пошили очень красивое платье, – выдохнула я, вставая. – И мне очень стыдно за то, что мне пришлось его испачкать!