Позже, когда выносил на руках Батыра из горящего дома, тот шептал надтреснутым голосом:

- Ее… первую…твоя ахиллесова пята…все это видели.

- Заткнись! Она спасла тебе жизнь!

- А ты бы предпочел, чтобы она этого не делала…, - и рассмеялся, кашляя и хватая воздух.

- Кто б не предпочел? – нагло спросил Хан, укладывая деда на носилки, - Не знаю никого, кто захотел бы рисковать своей шкурой для тебя.

Дед вдруг схватил его за руку и сильно сжал.

- Ты лжешь. Ты бы рискнул. Я знаю.

- Не льсти себе…, - наклонился к старику, - я все еще помню, как ты вынес приговор моей матери. Для меня – ты один из ее убийц. Я бы с радостью вырвал тебе сердце и отнес на ее могилу.

- Так, что ж до сих пор не вырвал?

- Я не ты.

- Ошибаешься, внук. Ты больше я…чем я сам! Ты – мое отражение!

- Я предпочту разбить зеркало.

- Не посмеешь…- прикрыл веки, откидываясь на подушку, - найди того, кто это сделал…

- Каждый в этом доме способен на убийство. В них во всех течет твоя кровь.

- Сукин сын!

- Но я найду…потому что не хочу, чтоб в нашей стае прятался шакал.

Сейчас ему хотелось впитать в себя ее боль и унять свой собственный страх наслаждаясь близостью, пожирая голодным взглядом ее лицо и изнемогая от облегчения, что Ангаахай жива.

- Ты моя женщина. Не смей рисковать тем, что принадлежит мне! – сказал грозно и в то же время прижал к лицу ее руку, закрывая глаза, касаясь губами кончиков прохладных пальцев.

«Люблю тебя…люблю» - как же сладко звучит, как болезненно сладко.

Уставший от дистанции, вымотанный войной с самим собой, опустошенный страхом ее потерять. Словно выбравшийся из могилы на солнечный свет. Оголенный, обнаженный до мяса, жаждущий ощутить даже боль…но только не эту пустоту, когда ее нет рядом.

- Я хочу…хочу, чтобы и ты принадлежал мне…, - сказала так робко, так тихо, приподнимаясь и проводя забинтованной ладонью по его заросшей щеке, всматриваясь кристально-чистыми глазами ему в глаза, в самую тьму, в самую душу. Заставляя грязного мальчишку дрожать, разжимая руки…

- Хочу любить тебя…позволь мне, пожалуйста, Тамерлан.

Только Сарнай называла его так. Тамерлан…только ей было можно.

Всматривался в зрачки молодой женщины, сжимая ее хрупкие плечи, Хан понимал, что впервые ему нравится, как это имя звучит в других устах. Ангаахай подалась вперед и прижалась губами к его губам, заставив вздрогнуть, заставив со стоном ответить на поцелуй, зарыться в ее волосы, силой притягивая к себе…и мальчишка, проклятье…раскрывает окровавленные ладони, протягивая вперед, а там пусто. Там ничего нет.

И мучительной вспышкой губительное понимание, от которого сводит судорогой все тело.

Оно уже давно в маленьких женских ладонях пульсирует, двигается, дышит. Сердце Тамерлана не принадлежит ему самому.