– А ты ничего не забыла? – Таким же непринуждённым шёпотом басит брюнет.

Я скрещиваю руки на груди. Поднимаю глаза, перестав делать вид, что разговариваю с его распахнутой на две верхние пуговицы рубашкой. И испепеляю Глеба взглядом.

– Напомнишь? – Нагло отвечаю вопросом на вопрос.

Раньше я бы ни за что бы так не сделала. Опустила бы взгляд и молчала до тех пор, пока Соколовскому не надоест. Поэтому брови парня тут же взлетают вверх из-за того, что их хозяин явно прифигел от моей наглости.

– С памятью проблемы, седовласая? Завтра Разумову доклад нести.

– Ну, так неси. Это не мои проблемы, где ты его достанешь.

Я говорю, а сама ужасаюсь тому, что несу. Мой план отослать вечером готовый доклад Глебу в мессенджер на глазах рассыпается в щепки и летит в тартары. А виной тому тьма, что начинает сгущаться в янтарной радужке. И я уже не так уверена в том, что творю, но отчаянно решаю идти до конца.

– Напрашиваешься? – Парень угрожающе понижает голос, выставляет руку над моей головой, нависая ещё сильнее. – У тебя за лето совсем мозги отсохли? Забыла, что бывает, когда ты становишься непослушной?

На мгновение, в моих глазах мелькает страх. И я не успеваю его скрыть, поэтому приходится наблюдать, как на лице мажора расцветает понятливая ухмылка.

– Вижу, что прекрасно помнишь, детка. – Второй рукой Глеб наигранно ласково проводит тыльной стороной ладони по моему лицу. – Мне ничего не стоит повторить всё. Видимо, я стал слишком мягким по отношению к тебе в последнее время.

Внутри всё сжимается от страха. Дыхание спирает в груди, и я не могу сделать полноценный вдох. Ладони потеют, становятся влажными и холодными. Лёгкая дрожь сотрясает тело, когда в голове проносятся картины прошлого.

Он прав. Я помню. Такое невозможно забыть, хотя я много раз пыталась стереть тот день из памяти. Выжечь его вместе со страхом. Вот только всё всегда возвращалось на круги своя. И я продолжала молчать и терпеть.

Первое время я не рассказывала учителям и родителям о том, что Глеб меня достаёт. Но он никогда и не переходил черту, чтобы ему можно было за что-то предъявить всерьёз. Все в школе знали о том, что Арина Скворцова и Глеб Соколовский терпеть друг друга не могут. Кто-то поддерживал Глеба, а кто-то – меня.

Но однажды мне надоело терпеть всё это. Я попросту устала. На носу были выпускные экзамены, и я решила рассказать обо всём родителям, чтобы они поговорили с родителями Глеба и те как-то приструнили своего сына.

Вот только всё пошло не по плану… И я до сих пор жалею, что вообще открыла рот и пожаловалась родителям.

С тех пор в наши разборки с Соколовским я никого не вмешиваю.

– Ну, так что? – Глеб верно расценивает моё молчание. А посему продолжает самодовольно ухмыляться.

Мне хочется стереть эту противную ухмылку с его лица, но я лишь бессильно шиплю:

– Пошёл ты к чёрту, Соколовский! Делай, что хочешь! Ненавижу тебя!

Пусть запугивает. Я не отступлюсь от изначального плана.

Воспользовавшись его временным замешательством, ныряю ему под руку, и чуть ли не бегом покидаю библиотеку. Пожилая работница ворчит мне вслед, но я не обращаю внимания. Заветная дверь так близко.

Уже схватившись за ручку, я не удерживаюсь, оборачиваюсь, чтобы посмотреть, бежит ли Соколовский следом. И удивляюсь, когда понимаю – он до сих пор стоит там, у книжного шкафа, даже не сдвинувшись с места.

Переклинило что ли? Отлично! Так ему и надо. Успею добежать до автобусной остановки!

Вопреки ожиданиям, никто за мной не гнался по пустынным коридорам университета. Никто не поджидал меня во дворике. А на автобусной остановке не было ни одного знакомого мне лица.