Теперь в моей душе поселилась какая-то отчаянная злость - то ли от голоса этой бабы, то ли от слов подруги, что вертелись в голове. Но я их гнала, понимая, что один звонок ещё ни о чем не говорит.

- Ведь были моменты, когда они уезжали, и мы потом не могли дождаться даже весточки. Так может и сейчас то же самое?

Об этом я и поведала Маше, когда она расспрашивала о моем визите в квартиру к генералу.

- Ты, главное не расстраивайся, - успокаивала она меня. – Иваныч прав, сейчас такая связь, что ой-ой! Тем более межгород. К тому же у него непростая работа. Может не смог вырваться! Думаю, напишет или как-то передаст через твоих. Все же есть у них больше возможностей узнать.

Я была удивлена, что она не говорила о разрыве наших отношений, не хулила генерала, а наоборот успокаивала и списывала его молчание на технические возможности. Я еще раз убедилась, что получила настоящую подругу – преданную и верную, и в то же время строгую и требовательную.

До первого мая оставалось немного, и я рассчитывала, уже просто на приезд мужа, как он и обещал. Ведь мы собирались подать в ЗАГС заявление.

- Думаю, что опять хочет сделать мне сюрприз, - успокаивала я себя. – Еще не пришло время беспокоиться и печалиться.

Маша тоже удивлялась, и в то же время успокаивала, как всегда, но нотки тревоги проскальзывали и в ней. И тогда она начинала рассказывать мне о Славе, об их письмах и его службе, думая, что этим отвлекает меня от сомнений. Все же брат и мне должен быть интересен. Я, конечно, была ей благодарна, но мои волнения и растерянность не давали покоя. И все же я надеялась на праздники и поэтому не показывала своих переживаний.

Мы готовились к шествию на Красную площадь и сделали красочную газету, как обычно. Яркая, в знаменах и цветах, она привлекала внимание. Здесь я уже была скромнее и, помнив указы «комиссарши», постаралась в её стиле – сплошь призывы и стихи «во имя трудящихся всех стран» и нашей в особенности.

- Вот! – Gоказывала она на стенд с нашей газетой. – Можешь ведь!

И была горда так, как будто сама её сделала. Я, кончено, скромно опускала глаза и поддакивала, что именно с её слов и так далее и тому подобное. Она принимала мой подхалимаж и самодовольно улыбалась.

- Слава Богу, подфартила! – Gотирала я руки. – Теперь можно и отпрашиваться с парада. Мне нужно поспешать в квартиру. Там с утра приготовиться к встрече с мужем.

И была права - она обещала поговорить в деканате, чтобы меня отпустили во имя занедужившей родни. Хотя спросила, что это они болеют, как только возникают общественные дела, но я успокоила, сказала, что болели все это время, а сама сплевывала и каялась, просила Бога не принимать эти слова за правду. Все уже знали, что меня возит муж моей тетки и живут они в Химках.

Уже рано, в шесть встала и прошла в кухню, поставить чайник. Думала я одна такая, но видела уже посуду на столах и на плите. Ребята поднимались к утреннему завтраку, так как уже к восьми надо было быть у института.

Привела себя в порядок, взяла сумку с приготовленным платьем и туфлями, и разбудила Машу.

- Я поехала, а ты вставай.

- Удачи тебе! – Gодняла та голову и зевнула.

- Тьфу-тьфу-тьфу! – Nихо сплюнула и помахала ей рукой.

Мы еще ранее договорились, что я разбужу её, как только буду уходить. Она взяла с меня слово, что вернусь к вечеру второго мая обязательно, так как она будет волноваться, и я должна привезти ей хорошие новости.

- Кстати, будет Слава. Его отпускают в увольнение. Так что, может, он тоже порадуется за тебя. Волнуется. Пишет, что не отвечаешь иногда.