Она еле заметно пожала плечами. Такого мужчины поблизости не было, а ей уже почти тридцать. Соглашение с Джоном Традескантом было самым лучшим предложением в стране, где успех измерялся в степенях приближенности ко двору. Садовник короля и любимец королевы был хорошей партией, даже для старой девы с двумястами фунтами приданого.

– У меня нет предпочтений среди мужчин, – сказала она так же хладнокровно, как и он. – Я выйду за вас, Джон.

Он замешкался.

– Никто никогда не называет меня Джоном, – сказал он. – Я всегда был Джей. Джон – это мой отец.

Эстер кивнула:

– Я знаю. Но ваш отец умер. И теперь вы глава дома, а не просто сын Традесканта. Я буду звать вас Джон. Вы глава дома – и вы Джон Традескант.

– Похоже, что да…

– Иногда бывает очень тяжело пережить смерть отца или матери, – сказала она. – И мы горюем не только потому, что они умерли, а еще и потому, что мы уже больше не чьи-то маленькие дети. Это окончательный этап взросления, становления мужчины или женщины. Помню, у моей мамы было для меня уменьшительное имя. Но с того самого дня, как она умерла, я никогда больше не слышала это имя. И никогда больше не услышу. Я теперь взрослая женщина, и все зовут меня только Эстер Покс.

– Вы хотите сказать, что я должен смириться со своим возмужанием?

– Вы теперь глава дома. И я буду вашей женой.

– Мы сейчас же объявим о бракосочетании, – сказал он. – В церкви Святой Марии.

Она отрицательно покачала головой, представив, как он пойдет к венцу мимо надгробного камня своей горячо любимой жены.

– Я прихожанка церкви Сент-Брайд в городе, – сказала она. – Я поеду домой и объявлю о бракосочетании там. Мы скоро поженимся?

Он выглядел безразличным.

– Мне было бы так удобнее, – вежливо ответил он. – Но возможно, вам нужно заказать наряды? Или вы что-нибудь еще захотите сделать?

– Да, пожалуй. Мы сможем пожениться в октябре.

Он кивнул, как будто речь шла о какой-то рутинной работе в саду, которую следовало закончить вовремя.

– Значит, в октябре.

Джона беспокоила мысль о том, как он переживет свое предательство по отношению к Сакаханне. Но оказалось, что ничего подобного он не чувствовал.

Он даже не мог вспомнить ее как следует. В памяти всплывали какие-то глупые мелочи, например ее гордая улыбка или прохладное пожатие ее руки, когда он давал ей торжественное обещание. Как-то ночью ему приснилось, что он снова в лесах вместе с ней и она ставит ловушку на рыбу. Когда он проснулся, то подивился силе воспоминания. Она стояла перед ним как живая, наклонившись над узким ручьем, чтобы поставить ловушку, сплетенную из ивовых прутьев. Но потом в комнату решительным шагом промаршировал Малыш Джон, и сон исчез.

Время от времени Джон думал, что с ней могло случиться, все ли хорошо с ней и с ее матерью в лесах, там, куда они собирались скрыться. Но Виргиния была слишком далеко, плавание туда занимало два месяца. Воображение не в силах было перенести Джона в такую даль, и постепенно он забывал индианку. Его отвлекали трудные дела и заботы по дому, и образ Сакаханны тускнел в его душе…

С каждым днем она становилась чем-то все более и более экзотическим, как байки путешественников. Она была русалкой, моллюском, живущим под водой и вдруг оторвавшимся от своей раковины и взлетевшим в небо, существом с головой ниже плеч, летающим ковром. Как-то раз ночью, крепко выпив с сотоварищем-садовником, он попытался рассказать ему, что собирал растения в Виргинии с индейской девушкой, которая была вся покрыта синими татуировками и одета была только в передничек из оленьей кожи. Его собутыльник захохотал во все горло и выставил еще кружку эля, чтобы отдать должное непристойному воображению Джона.