Венерин волос был не единственным трофеем, за который сражались посетители сада. Джон предлагал новый жасмин. Такого жасмина никто еще не видывал, он цеплялся и карабкался по жердочкам, как жимолость, и пахнул так же сладко, но цвел яркими лимонно-желтыми цветами. Новая аквилегия, американская аквилегия. И самый лучший из всех выживших молодых деревцев – платан, американский платан.

Джон был уверен, что в английском климате дерево вырастет таким же большим, как дуб. У него было не больше полудюжины образцов каждого вида, и он ничего не продавал. Он принимал заказы, брал предоплату и обещал доставить сеянцы, как только новые растения размножатся. Американский клен, который он так заботливо вез в Англию, не хотел расти в саду Ламбета, хотя Джон хлопотал над ним, как мать над своим первенцем. Он также потерял единственный образец тюльпанового дерева и поссорился вплоть до драки со старинным другом отца, знаменитым ботаником Джоном Паркинсоном, когда пытался описать, как великолепно этот засохший прутик в саду Ламбета цветет дома, в Америке.

– Я говорю вам, что это дерево величиной с дуб, листья у него маслянисто-зеленые, а цветы размером с вашу голову! – клялся Джон.

– Да неужели? – парировал Паркинсон. – Рыба, что сорвалась с крючка, всегда самая большая.

Александр Норман, свояк Джона и душеприказчик Джона Традесканта, на неплохих условиях взял на себя обязательства по кое-каким долгам Традескантов – как подарок молодой семье.

– Это пойдет на приданое Фрэнсис, – говорил он. – Она такая прелестная девица.

Джей продал несколько полей, что принадлежали его отцу в Кенте, и расплатился почти со всеми долгами. Долги, что все еще оставались, были на двести фунтов – точно на сумму приданого Эстер. Как-то раз, сидя перед раскрытыми бухгалтерскими книгами, он вдруг обнаружил, что думает о том, что приданое Эстер может быть его, стоит только попросить, и что тогда счета Традескантов могут снова показывать чистую прибыль. Придя к этому совершенно неромантичному выводу, он положил перо и отправился искать Эстер.

Все лето он наблюдал за ней. И она знала, что проходит двойное испытание, достаточно ли она хороша, чтобы носить имя Традескантов, и насколько она может сравниться с Джейн. Ни разу она не выказала ни малейшей нервозности.

Он следил, как она встречает посетителей музея редкостей. Она показывала экспонаты со спокойной гордостью, словно радуясь тому, что причастна к дому, где содержались такие диковины, но в то же время не хвасталась этим. Она научилась передвигаться по заполненной людьми комнате быстрее, чем можно было бы ожидать. Она могла с плавной уверенностью переходить от шкафов к экспонатам, висевшим на стенах, отдавая распоряжения, показывая, обсуждая. Опыт жизни при дворе помогал ей свободно находить общий язык с самыми разными людьми. А ее происхождение из семьи музыкантов и живописцев придавало ей уверенности при работе с произведениями искусства.

Эстер умело обращалась с посетителями. Без смущения она просила их заплатить деньги сразу при входе, а потом провожала их в зал с экспонатами. Она не навязывала свои услуги, всегда ждала, чтобы люди сами объяснили, что именно их особенно интересует. Если кто-то хотел зарисовать какой-либо из экспонатов, она тут же пододвигала столик к венецианскому окну, где свет падал наилучшим образом, и тактично оставляла посетителя одного.

Иногда приходила большая компания любопытных визитеров, просто хотевших провести утро в музее, а потом похвастаться перед друзьями, что в Лондоне они посмотрели все стоящее: львов в Тауэре, личные покои короля в Уайтхолле, экспонаты в Ковчеге Традескантов. Она обязательно подводила их ко всем необычным экспонатам и показывала русалку, птицу, которая не летает, челюсть кита, скелет единорога – все, что они могли бы описать, вернувшись домой. А каждый, кто мог потом услышать их рассказы, становился потенциальным посетителем.