Послеполуденное солнце поблескивает на водной глади миллионами страз. Я вспоминаю, как в детстве бегала по берегу за стрекозами. Дедушка меня так и называл.

Моя Стрекозка.

На территории его загородной резиденции есть небольшое озеро – естественный водоем, окруженный зеленой травой и вековыми деревьями. Раньше мы часто кормили там уток и устраивали пикники. Теперь, когда я приезжаю навестить дедушку, мы ограничиваемся ужином, можем вдвоем сходить на балет. Дедушка большой поклонник этого вида искусства. Речь идет, конечно же, о русском классическом балете.

В детстве он даже оборудовал для меня класс с гладким поручнем станка и нанял педагога-балетмейстера, но у меня не оказалось природных данных. Мне не хватало терпения, чтобы повторять раз разом одни и те же “экзерсисы”. Другое дело – верховая езда. Выездка, конкур… Каждая минута общения с лошадью была приключением в отличие от адажио, где от меня требовали выполнять медленные и отточенные движения.

Впрочем, дедушке удалось привить мне любовь к балету в качестве зрителя.

Он говорит, что существует только наш балет, все остальное – вариации. Георгий Иванович у нас, вообще, человек, помешанный на всем русском. Исключение составляют сигары из Никарагуа, итальянские шерстяные костюмы-тройки и гольф, который зародился в Шотландии.

Легкий ветерок развевает мои волосы и приносит крепкий табачный запах из двустворчатой двери, выходящей на площадку. Широкая терраса опоясывает весь второй этаж особняка. Я вышла из своей комнаты и обогнула дом с западной части, чтобы полюбоваться видом на озеро.

Дедушка с кем-то говорит по телефону. Я не прислушиваюсь, просто стою и наслаждаюсь солнечным днем, пока до меня не долетает несколько резких высказываний.

— Что ему известно?! И что говорит?! Щенок! — сердится дедушка. — Остаться решил, значит. Как думаешь, мать могла посвятить его в наши дела? — Я разворачиваюсь, собираясь вернуться тем же путем, что и пришла, но меня останавливает громкий возглас. — Надюша, не суетись! Я пришлю одного из своих ребятишек присмотреть за ним. А начнет совать свой нос, куда не надо, я скормлю его собакам! — отрезает дедушка. И, вместо того, чтобы уйти, я двигаюсь в сторону распахнутых дверей. — И что там за скандал с Пономаревыми? А я тебе говорил, что эта твоя сопливая лабуда до добра тебя не доведет. Какая любовь, Надюша? — разочарованно тянет дедушка. Я испытываю страшный дискомфорт, понимая, что он разговаривает с Надеждой Олеговной. — Ну какая любовь?! Все-таки, какие вы все бабы дуры! Все! Даже не начинай. Ну все, ну все, до связи.

Последние его слова прозвучали громко, даже близко. И я слишком поздно соображаю, что он уже стоит у самых дверей и смотрит на меня.

— Дедушка… Я… — растерянно мямлю, стаскивая с себя солнцезащитные очки.

— Подслушиваешь? — с подозрением спрашивает он.

Я трясу головой.

— Нет, что ты! Я зашла попрощаться, просто услышала, что ты разговариваешь и не хотела мешать.

Усмехнувшись, дедушка жестом приглашает меня войти в свой кабинет. Обычно, он не так мне улыбается.

Я делаю несколько неуверенных шагов и осматриваюсь. На антикварном столе с красным сукном в пепельнице дымится сигара. Дедушка много лет не курит из-за проблем с сердцем, однако иногда он позволяет себе раскурить сигару, а потом наблюдать, как та тлеет.

— Подойди сюда, — не оглядываясь, просит дедушка. Он стоит перед стендом из дерева, занимающим почти всю стену. — Скажи, что ты видишь?

Я приближаюсь и останавливаюсь у него за спиной.

— Генеалогическое древо.